— И много вы таких приметили? — поинтересовался Багиев.
— На удивление очень мало.
— Так и должно быть. Озлившись на блох, нельзя палить все одеяло. Обидевшись на кого-то, нельзя таить злобу на всю Советскую власть. Но в семье, конечно, не без урода... Как часто вы получали инструкции от Кейли и каким путем?
— Через тайник, в год один раз, в первой неделе мая. Иногда приходят и письма по почте — от мнимых родичей, с шифровкой. Опускают их в Ашхабаде.
— Кого мог использовать Кейли в качестве связного?
— Кого-нибудь из иранских купцов, скотоводов... Точно не могу сказать.
— О чем сообщил вам Кейли в последней шифровке?
— Я извлек ее перед самым арестом. Кейли писал, что Германия в этой войне потерпит поражение, а потому Англия должна будет активизировать подрывную деятельность против СССР. Он напоминал кратко о моих задачах, подбадривал меня, дал знать, что в скором времени мне в помощники пришлют двух агентов, легализованных под надежной «крышей». Видимо, Лондон торопит с созданием в Ашхабаде своей резидентуры. Но когда пришлют и каким образом, этого я не знаю. Кейли должен известить...
То ли почуяв опасность, то ли еще почему, но Каракурт у Черкеза не задержался. Ускользнул он и от Мамедяра. Теперь тот, конечно, насядет на Черкеза: рассчитывайся, мол, за своего землячка, наобещавшего от имени фирмы. Каракурт, словно затравленный зверь, метнулся к знакомому сарайману. Тот был жив-здоров, и, судя по его самодовольному виду, процветал по-прежнему. Он много знал, и нити от него вели куда угодно, даже к шахскому дворцу. Раньше он якшался с англичанами, затем с немцами. С вводом английских и советских войск акции немцев в Иране заметно упали, и те, кто прежде кичился дружбой с немцами, потянулись к англичанам, навязывались в друзья и к большевикам.
И ему никак не обойтись без проклятого сараймана, знающего подходы к английскому консульству. А куда еще податься? К большевикам пути отрезаны. Немцев предал. Узнай они про все, вздернут на первом же суку. Англичане же его «первая любовь», С Кейли они знакомы с двадцатых годов. Правда, Курреев, чувствуя себя за немцами, как за каменной стеной, не единожды пакостил англичанам, но кто знал, что фортуна так изменчива к немцам. Теперь у англичан сила и власть, а немцы горят белым пламенем.
Удивительная это сила — страх. Бывает, он даже труса делает смелым. У Каракурта не оставалось иного выбора, иначе погибнет. И страх придал ему решимости прийти к сарайману, чтобы тот помог выйти на Хороза и при его посредничестве снова пойти на службу к англичанам. Кем угодно — лишь бы уцелеть, лишь бы платили...
Сарайман, выслушав Каракурта, скорбно взглянул на собеседника:
— За день до вступления в Мешхед красных войск Джапара-агайи с семьей отправили в Кветту. Там он умер. Земля ему пухом...
Курреев недоверчиво взглянул на перса, с холодящей сердце тревогой подумал: «А что, если он донесет на меня? Разве мало в Иране немецких агентов арестовали?» И тут же покинул караван-сарай.
А рыжебородый Хороз был здоров как бык, не своей смертью он умер. На его беду, англичане с Сонетами союз заключили, а у большевиков с Хорозом свои счеты. Вот и спровадили рыжебородого из Мешхеда подальше от русских. Но и на этом не успокоились хозяева: Хороз слишком много знал. И тогда англичане убрали его, пока он не попал в поле зрения советском контрразведки...
Нуры Курреев догадывался об этом и думал, что его ждет такая же участь, попадись он немцам. А если домой вернуться с повинной? Хотите — казните, хотите — помилуйте, но поверьте...
Однажды Курреев, настроив приемник на московскую волну, услышал о первом туркменском генерале Якубе Кулиеве, о бессмертном подвиге бесстрашного молодого туркмена Айдогды Тахирова, у которого фашисты на груди вырезали звезду, однако батыр мужественно принял все мучения, не стал предателем... И дремучее сердце Каракурта всколыхнулось от гордости: есть еще настоящие джигиты! А когда зимой сорок третьего по всему Берлину развешали траурные знамена и фашистская Германия оплакивала свои отборные дивизии, перемолоченные под Сталинградом, в тайниках души Курреева всплыло злорадство.
