— С кем вы останетесь? — говорил Таганов Фюрсту. — Командиров найдете, а грамотных, знающих языки пропагандистов? Едва ли... Пойдут ли тогда за вами люди? Справедливо, когда вы арестовываете предателей, но зачем же подозревать людей, честно исполняющих свой долг?.. Не стоит придираться к некоторым туркестанцам, несдержанным в выражениях, обронившим какие-то неосторожные фразы. Вы же сами знаете, что в том виноват один лишь Мадер, который любил строить из себя демократа, заигрывал с людьми. Вот и разболтался народ...
И Фюрст согласился с Тагановым, а потом убедил и Брандта, который знал Ашира по «лесной школе» в Луккенвальде. А если представитель СД о ком-то печется, значит, неспроста. Но солдатам и унтер-офицерам не давали покоя, изматывая муштрой, донимая мелкими придирками. Новый командир дивизии ввел строжайшие запреты. Перед строем был зачитан приказ: за самовольную отлучку из лагеря — расстрел, за общение с местными жителями — расстрел, за хождение около леса — расстрел!..
Снова лагерь для военнопленных под Варшавой. И снова Таганов шел сквозь строй измученных, голодных, но не сломленных людей. Их надо поддержать, дать им надежду, направить их ненависть на борьбу. Но разве им скажешь, что ты свой и только думаешь об одном: как вызволить их из фашистской неволи? Как тяжко все время быть не тем, кто ты есть: веселиться, когда тебе грустно, спорить, когда тебе хочется молчать; соглашаться, когда надо возражать, доказывать, убеждать... И откуда только взять силы? Разведчика поддерживало только сознание того, что он послан своим народом, родной партией, которые ждут от него исполнения сыновнего долга.
В Варшаве Ашира опять ждал сюрприз. Знакомый шофер такси, предупредивший в прошлый раз об инсценировке с покушением на Вели Каюма, передал от Альбатроса, что из Ашхабада бежал Каракурт. Лукман видел его в Иране, но задержать беглеца не удалось. Не исключено, что тот держит путь в Германию.
Фюрст, видимо, понял, что чекисты водили его за нос, втянув в игру в эфире. Ни одна группа, посланная по шифровке Каракурта, назад не вернулась... Высшие чины вермахта остыли к идее заброски крупного десанта в советский тыл. Это была чистейшей воды авантюра. Надоели им и бездействующие «остмусульманцы». Был отдан приказ о переименовании дивизии, так и не собравшей одной десятой личного состава, сначала в ост-мусульманский полк, а затем в батальон... Обер-штурмбаннфюрера, сиречь подполковника СС, спихнули на должность заместителя капитана Брандта, а батальон решили послать в Белоруссию на борьбу с партизанами. Правда, Фюрст ведал еще службой безопасности, и потому Брандт побаивался своего заместителя. Фюрст все же надеялся освободиться от направления в эту треклятую Белоруссию, где за каждым деревом партизаны...
И вот этот «сюрприз». Каракурт увеличивал шансы Фюрста. С помощью предателя гестаповец мог провалить Таганова, попытавшись втянуть в какую-либо авантюру, и сделать себе карьеру на разоблаченном им советском разведчике и трупах туркестанцев.
— Что хочет от меня Центр? — спросил Таганов после некоторого раздумья.
— Возвращения... — Связной не сводил с Ашира внимательных глаз.
— Это приказ?
— Вам дано полное право вернуться домой... Центр считает, что вам на месте виднее, и будет согласен с любым вашим решением. Под угрозой ваша личная безопасность.
— Передайте Центру, — Таганов говорил четко и кратко, — что я благодарю за доверие. Постараюсь его оправдать. Возвращаться с полпути не могу. Надеюсь, меня поймут.
Ашир больше всего боялся высоких слов, тем более обращенных к своим. Разве надо Мелькумову и Касьянову говорить о том, что он не может оставить людей, надеявшихся на него, связывавших с ним свое возвращение на Родину. Бросить их, значит, предать дело, которому отдано столько сил.
Центр был прав, беспокоясь за жизнь разведчика, и Таганову, действительно, угрожала опасность, но с другой стороны.
Из зондеркамеры выпустили Джураева. Он шел озираясь. Ему надо пройти через весь лагерь, чтобы добраться до спасительных дверей канцелярии Фюрста. Когда оставалось каких-нибудь два десятка шагов, не выдержал, побежал. Но что-то просвистело в воздухе, и Роберт с воплем повалился на ступени крыльца. Меж лопаток у него торчала рукоятка тяжелого немецкого тесака.
