Слова английского резидента падали на благодатную почву — Машат, как губка, впитывал уроки своего наставника. Кейли все больше вводил Каджара в курс его будущей жизни. Он попадет в Туркмению с «возлюбленной», выдаст себя за бедного чабана. Это произойдет через год-другой, когда несколько по-настоящему влюбленных перейдут границу и попросят у Советов убежища. Следом за ними, под шумок, уйдет со своей «женой» и он. Большевики знают, как несладко живется бедноте в феодальном Иране, и рассказы перебежчиков обычно принимают за чистую монету.
А пока ему подбирали жену — красивую, но непременно с неизлечимой болезнью, чтобы наверняка разжалобить сердобольных большевиков. Зеленым фуражкам скажет, что перешел границу ради любимой, чтобы показать ее советским врачам, излечить от недуга... Она поживет год-другой и отдаст аллаху душу. У Каджара развяжутся руки, и он, «скорбя» по жене, будет старательно учиться, работать, пробивать себе карьеру выгодной женитьбой, угодничеством — все средства хороши.
Все шло как по маслу. Только вот в легенду Каджара не входило рождение ребенка. Да и Аннагуль жила больше «отведенного» ей времени. Это нарушало планы, но пока Машат обдумывал, что предпринять, Аннагуль скончалась.
Ее смерть абсолютно не тронула его. Когда Машат по приказу Кейли собирался убить своего маленького сына, он поначалу ходил сам не свой, даже забыл об уроках Туга...
— И все же рука у вас поднялась, — перебил его Багиев. — Как вы это сделали?
— Подушкой придушил. Зина чужого ребенка не приветила бы. Ребенок мог помешать моей женитьбе.
— Как вам удалось заручиться справкой о его смерти?
— В районной амбулатории врач знакомый... Сработала большевистская сердобольность, о которой говорил Кейли...
— А где вы познакомились с Нуры Курреевым?
— В урочище Ярмамед. Отец его услугами пользовался.
— Еще где встречались? При каких обстоятельствах?
— В Мешхеде. Видел издали у дома Хороза. Хозяин, узнав, выставил охрану, а меня настрого предупредил, чтобы я остерегался Курреева. Думаю, что он хотел меня повидать.
— С какой целью?
— Наверное, хотел перевербовать меня в немецкую разведку. Тогда в странах Ближнего и Среднего Востока велась охота на молодых людей. Немцы свою агентуру готовили в Германии, а у англичан свои базы были в Индии, Иране...
— С кем вы еще общались в Пешаваре?
— С тремя инструкторами-англичанами. Они обучали меня радиоделу, шифру, тайнописи, подделке документов, перлюстрации, владению оружием.
— Надеюсь, вы не забыли их имена, приметы?
— Помню. Я готов изложить все письменно.
Багиев положил перед Атдаевым бумагу и остро заточенный карандаш, спросил:
— Как Кейли определил вашу главную задачу? — Багиев устало поднялся, открыл окно — в кабинет ворвалась предутренняя прохлада.
— Он поставил три основные задачи, — ответил Атдаев. — Первая — внедриться, занять у большевиков руководящее положение. Вторая — искать влиятельные связи, завязывать знакомства с носителями секретов, то есть с партийными и государственными деятелями, военными, крупными учеными и их близкими. Третья предполагала многое. Путем интриг, наговоров, анонимок сеять вражду и недоверие между коммунистами и беспартийными, разлагать трудовые коллективы и партийные организации, создавая в них атмосферу подозрительности и неуверенности в завтрашнем дне. Всячески вносить разлад в ряды партии, компрометировать тех коммунистов, которые занимают руководящее положение...
Атдаев многозначительно помолчал, выпил стакан воды и продолжил:
— Эта тема была любимым коньком Кейли. Я одессит, говорил он, хорошо знаю Россию, а в Одессе живут мои родственники, и служба наша информирована... В Советском Союзе прокатились три волны арестов. Одна в двадцатых и две — в тридцатых годах. Ты думаешь, спрашивал Кейли, они прошли бесследно? Как бы не так! Они вселили в сердца арестованных, репрессированных и их близких злобу на большевиков, на руководителей государства. Тут еще и мы масла в огонь подлили, «помогли» господам чекистам состряпать обвинения на безвинных... А такое не забывается, обида у людей не проходит и с годами. Это чувство остается на всю жизнь, и такими же недовольными, озлобленными они, в свою очередь, воспитывают своих детей. Людской натуре свойственно забывать добро, но зла она не прощает... Таких вот людей, старых и молодых, должен я был брать на заметку.
