— По матери — да!
— Тогда ты очень апасный человек! Твой родич Джелалледдин показался грузинам хуже Чингисхана. Нанимаешь? Перед ним Чингисхан беспомощный херувимчик!..
Кедия шаткой походкой двинулся к выходу, где его встретил рослый адъютант с небольшими усиками, также выряженный в папаху и черкеску, но поскромней.
Требовательно задребезжал прямой телефон. Сильно хлопнув дверью, Каюм сломя голову бросился в кабинет.
В приемную вошла белокурая молодая немка в светло-сером костюме строгого покроя, смазливая, с пышным бюстом. Ахмедов подскочил пружиной, приложился к ее холеной ручке.
— О наша добрая мать! Славная мать всех туркестанцев! Как ваше драгоценное здоровье?
Таганов догадался, что это Рут, жена Каюма. Она не слушала лепет Ахмедова, мельком глянула на Ашира, нетерпеливо спросила:
— Кедия еще здесь? — Узнав, что он только что ушел, с сожалением покачала красивой головкой и вновь, на сей раз внимательно, с ног до головы оглядела Таганова. — Вы, я вижу, новенький? — И, не дожидаясь ответа, Рут направилась в кабинет, но на самом пороге, резко повернувшись, обворожительно улыбнулась.
— Вот кому тебе надо понравиться! — Ахмедов разочарованно хлопнул себя по глубокой залысине, зашептал: — Я не в ее вкусе. Ей нужны такие, как ты, — кучерявые, черноволосые. Она белая, ты для нее — черный.
Таганов не удивлялся ни откровенной циничности Ахмедова, ни многообещающей улыбке Рут. Туркестанцы не случайно прозвали ее Екатериной Второй: любвеобильная, жестокая и властная, она фактически управляла мужем и делами комитета. О ней ходили легенды, похожие на правду. Как-то целую неделю, не выходя из дома, кутила с очередным любовником. Их исправно обслуживала нанятая ею новая служанка, которой очень хотелось угодить хозяйке. И вот Рут сказала:
— Завтра приезжает муж. Приведи спальню в порядок.
— А разве не тот... ваш муж? — невольно вырвалось у служанки.
— Держи язык за зубами! Проболтаешься, концлагеря тебе не миновать...
Ахмедов опасливо посмотрел на дверь — из кабинета донесся приглушенный смех Рут.
— Она никогда не рожала, — снова зашептал Ахмедов, — а бесплодные всегда коварны, эгоистичны... Кого только она не любила. Даже этого шимпанзе Баймирзу Хаита.
— Кто это?
— Начальник военного отдела ТНК. Любимчик президента. Вели не знает, что он с его женой спит, и хочет взять к себе вице-президентом. Джураев у нее бывает и еще один туркмен... Нуры Курреев.
— Туркмен? Кто это? — насторожился внутренне Таганов.
— Из довоенных эмигрантов. В большом доверии у немцев. Почти все время в разъездах. Я хотел его в ТНК протолкнуть, но немцы не захотели.
— Он сейчас в Берлине?
Таганов знал, что рано или поздно столкнется с Курреевым, и был готов к этой встрече, но успокоил себя: хорошо, что он напал на след Каракурта, а не тот на его. Впрочем, как знать? Может, Курреев, судя по всему служивший в СД или абвере, уже слышал об Ашире Эембердыеве и даже видел его фотографию, немало поразившись сходству с известным ему Аширом Тагановым.
— Не знаю. Хочешь с земляком встретиться? Не могу сказать, что он собой на деле представляет, но тут я убедился, что все, кто носит имена Каюм, Хаит, Джура, Курре, как правило, продажные люди. Подонки!..
Ашир удивленно посмотрел на Ахмедова, раскрыл рот, чтобы ответить, но вернувшаяся к тому времени секретарша пригласила их к президенту. Они снова вошли в кабинет, уселись на диване. Из соседней комнаты через открытую дверь доносились легкий стук каблучков Рут, звон чашек и ложек, шум кофеварки. Телефоны надрывались беспрестанно. Каюм с охотой поднимал трубки стоявших перед ним трех аппаратов. С одними он говорил на немецком языке — почтительно, даже подобострастно; с другими на русском, а чаще на узбекском — покровительственно и снисходительно, то повелительно, даже грубо. Часто повторял одни и те же слова: «На небе аллах, а рядом наш любимый фюрер».
— Ты бы с людьми поговорил, милый! — подала голос Рут. — Они тебя заждались.
Каюм нажал кнопку, сказал вошедшей секретарше:
— Ни с кем меня больше не соединяйте. — Потом, повернувшись к Ахмедову и Таганову, пожаловался: — Нелегко быть отцом туркестанцев. Все ссорятся, чего-то не могут поделить. Больше всего донимают просьбами.
