Шли месяцы и вот – пролетел год со дня смерти девочки. Близкие, как положено, закололи убоину, пошли на кладбище, взяли с собой вино, кутью, хашламу, шилаплав из барашка, разной закуски, а также церковные свечи, чтобы зажечь на могиле. И пригласили священника. Нико шёл, ссутулившись, и нёс перед собой большой букет цветов и красивую куклу с золотыми волосами, купленную им в модном магазине на Головинском проспекте. Он ступал через поваленные надгробия, огибая вековые могильные плиты, поросшие травой, и то и дело натыкался на полусгнившие деревянные ограждения.
Поминальный стол накрыли на кладбище, рядом с могилой.
– Хочу пить за бессмертную душу Маруси в её присутствии, – заявил Димитри. – Чтобы она слышала голос отца. Пусть будет ей вечный покой на небесах!
Нико много пил, смешивая вино и водку и пытаясь заглушить горе утраты любимой крестницы. Потом, заслышав колокольный звон кладбищенской церквушки, он упал на колени и бил земные поклоны. В итоге, он напился допьяна и стал плакать.
Священник монотонным голосом завершал заупокойную литургию, после чего произнёс:
– Пусть Бог утвердит вечную обитель усопшей рабе Божьей Марии, да будет её душа в свете, а оставленным ею на земле – долголетие и радость. Помянем покойную.
Вдруг Нико остановил свой взгляд на священнике. Он стал пристально его изучать, с головы до пят, поскольку закрались в его душу сомнения, искренними ли были слова служителя церкви, и правда ли тот так же неподдельно сопереживает их страшному несчастью, как скорбят они сами?
– Моя крестница – голубка, ангел, она улетела на небо, а что нужно здесь этому чёрту! – он указывал рукой на священника.
Конфликт постарались замять шуткой, кто-то тихо засмеялся в усы, мол, не обращайте внимания, человек сейчас пьян, мало ли что у него на языке… да и чудаковатый он какой-то…
Но он продолжал рыдать, лежа на земле, потом впал в хмельное беспамятство. Служба тем временем давно закончилась. Присутствующие, с наполненными до краёв стаканами, провозглашали витиеватые тосты – один за другим, – и чокались, соблюдая приличия и не пьянея. Напоследок выпили «ковладцминда» – за всех святых. Родственник Димитри со стороны жены – Зураб – опустошив стакан, как положено, мелодично затянул песню, означавшую, что траур окончен и семье надлежит продолжать обычную жизнь. Это называлось «черис ахсна», или «открытие потолка». Песню подхватили и другие, ведь петь её следует так громко, чтобы голоса сотрясали потолок и могли «поднять его», чтобы в день годовщины душа покойной могла навсегда покинуть дом, вылетев через открытую крышу.
От громкого пения Нико очнулся, осмотрелся по сторонам и вскочил на ноги, как ни в чём не бывало.
– А что я один плачу, а все поют и смеются?! Все мы там будем – и вы, и я! Не будем же мы жить вечно! А сейчас хватит уже, ай-да отсюда! – и насильно погнал всех с кладбища, продолжая дорогой то плакать, то смеяться, и всё повторял:
– Не пугайтесь моих слёз и смеха. Мне можно, я – несчастный!
* * *
В молочной лавке он иногда становился дерзким и надменным. Торговля тяготила его, особенно тот факт, что для успеха предприятия им следовало, как говорил Димитри, «выгодно купить – и выгодно продать, чтоб поменьше дать и побольше взять». Он часто бросал прилавок, уходя в свою «балахану», как он называл смежную комнату с охапками свежей травы, где предавался думам и отдыху, пока Димитри обслуживал клиентов.
Порой рядом с ним становилось страшно.
Это случилось во второй половине дня, ближе к вечеру. Уже почти весь товар был распродан, оставалось только немного мёда. Димитри был уверен, что Нико безмятежно спит в своей «балахане», как вдруг услышал громкий крик:
– Помогите, помогите! Мой святой Гиоргий, мой ангел-хранитель стоит надо мной с кнутом и кричит: Хватит пить! Рисуй! Помни, что ты – избранный! – с этими словами он упал на колени, целовал пол с разбросанной по нему сырой травой, и плакал…
– Успокойся, Никала. Не плач! Это был просто сон. – пытался угомонить его компаньон. – Но так нельзя, Никала. Ты должен остепениться.
– Что я должен делать, брат? – непонимающе спросил Нико, успокоившись после своих видений.
