Когда Степан, пригнув голову, чтобы не удариться о низкую с учетом его роста притолоку, вошел, комбат устало сидел около стола, опершись локтями и обхватив ладонями перевязанную голову. Перед ним – простая алюминиевая кружка и несколько сухарей на половинке разбитой тарелки, на краю столешницы – полевая сумка и флотская зимняя шапка поверх нее. Больше на столе ничего нет, только керосиновая лампа по центру – не переносная «летучая мышь», как в трофейном блиндаже, а самая обычная. Верхняя часть стекла – Степан, как ни напрягал память, не мог вспомнить, как оно правильно называется, ну не плафоном же? – отбита по самую колбу, поэтому выкрученный на максимум светильник сильно коптит, освещая помещение судорожным, дергающимся светом. Кроме него, в комнате находились еще трое лейтенантов, видимо, ротные или взводные командиры. Один курил у окна, сдвинув в сторону плащ-палатку, двое сидели с ароматно парящими свежезаваренным чаем кружками в руках на подтащенной поближе к столу лавке.
Замерев на пороге, морпех коротко откозырял:
– Товарищ капитан третьего ранга, старший лейтенант Алексеев. Разрешите войти?
– Уже вошел… – буркнул Кузьмин, тяжело поднимаясь на ноги и вглядываясь в его лицо. – Вольно.
Взгляд комбата скользнул по бушлату, на миг зацепился за трофейную кобуру и ножны со штык-ножом. Опустился ниже, оценивая заправленные в берцы камуфляжные брюки, хоть и изгвазданные грязью и глиной, но все еще со вполне различимым пиксельным рисунком. Лицо тронула гримаса легкого удивления:
– Я вас не знаю, товарищ старший лейтенант, ни разу не видел, а память у меня отменная. Откуда вы?
Кузьмин морпеху понравился с первого взгляда. Есть такой тип людей, единожды взглянешь – и сразу становится понятно: настоящий мужик и боец. Дополняла картину потемневшая от грязи и копоти повязка на голове – капитана 3-го ранга ранило еще во время высадки. В чуть прищуренных, покрасневших от недосыпания и дыма глазах командира 142-го отдельного батальона плескалась гремучая смесь яростной решимости и нечеловеческой усталости. Нет, должен он ему поверить, должен. Не может не поверить! Хотя, скорее всего, убедить окажется нелегко.
– Так точно, товарищ капитан, видеть меня раньше вы не могли. Разрешите доложить?
– Докладывай, – пожал плечами комбат, опускаясь обратно на массивный деревенский табурет. – И не тянись, старлей, сказал же, вольно.
– Разрешите наедине? – твердым голосом сообщил Алексеев, прекрасно осознавая, что или он вот прямо сейчас настроит будущее общение на нужный лад, или ничего, скорее всего, не получится. Но лейтенантов из комнаты необходимо любой ценой убрать. Не нужно им пока слышать то, что он собирается говорить.
Вот теперь ему, похоже, удалось удивить Кузьмина по-настоящему:
– Что? Поясните?
– Товарищ капитан третьего ранга, я владею секретной информацией. При посторонних разглашать права не имею. Это касается наших дальнейших действий.
Несколько секунд комбат откровенно колебался, изучая лицо Степана напряженным взглядом, затем принял решение:
– Добро.
Обернувшись к подчиненным, коротко мотнул головой:
– Товарищи командиры, десять минут перекур на свежем воздухе, не расходиться. Как закончим с товарищем старшим лейтенантом, позову.
Офицеры послушно двинулись к выходу, с искренним любопытством разглядывая столь внезапно объявившегося Алексеева. Ни малейшей неприязни в их взглядах не было и в помине: скорее сочувствие, поскольку багровую ссадину на скуле и белевший сквозь вырез бушлата бинт не заметить было сложно. А что выйти на мороз попросили – ну так бывает. Мало ли что? Привычный к дисциплине армейский люд, в отличие от люда гражданского, прекрасно знает, что в определенной ситуации лучше чего-то не услышать, чем наоборот. Поскольку чревато.
– Ну и что за цирк ты тут устроил, старшо́й? Какая еще секретная информация, откуда ей взяться? Ранен?
– Пустяки, царапина просто. Румын, когда падал, случайно винтовкой зацепил. Перед смертью.
– Догадываюсь, – хмыкнул комбат. – А грудь чего перевязана? Тоже просто царапина?
– Так точно, – браво сообщил Степан. – Пуля по ребру скользнула, даже перелома нет… наверное.
