– Левчука знаю, отличный боец, опытный. Прошлой зимой под Москвой воевал, после госпиталя к нам попал. И про артштурм этот сожженный слышал, бойцы рассказывали. Мол, какой-то сумасшедший из второй роты на нее прямо на ходу заскочил да гранату в люк закинул. Я не шибко-то и поверил, если честно. Так это ты был, выходит?
– Выходит, я, – пожал плечами Алексеев, подумав, что «солдатское радио» – во все времена штука серьезная. – Только она отчего-то сразу не взорвалась. Не граната, в смысле, а самоходка. Тогда Аникеев вторую гранату бросил и спалил. Боекомплект сдетонировал. Разрешите перейти к сути?
– Хорошо, я тебя понял. – Капитан 3-го ранга устало помассировал лицо, потряс головой. – Мне такие отчаянные бойцы ох как нужны! Вот только, прежде чем ты мне про свою секретную информацию рассказывать станешь… документы б твои глянуть, а, старлей?
Степан, ожидавший этого вопроса практически с того момента, как переступил порог, непритворно вздохнул:
– С этим проблема имеется, товарищ командир. Когда в себя в блиндаже пришел, на мне только тельняшка да брюки с ботинками остались. И бушлат утонул, и полевая сумка, и автомат. Наверное, сам скинул, когда тонуть стал, только не помню. Один штык-нож на поясе остался. Подтвердить может старшина Левчук, он меня в таком виде из моря и вытащил. В принципе, разведчики с собой документов не берут, вы должны знать, но под подкладкой бушлата был зашит… ну, короче, другой документ. Предъявлять его разрешается в самом крайнем случае и не всем, но сейчас я бы показал. Ввиду, так сказать, важности ситуации. Это такая, ну, тряпочка…
Про знаменитую «шелковку» – небольшой, примерно с половину носового платка, кусочек шелковой ткани, на котором водостойкими чернилами наносились личные данные сотрудника спецслужбы, его полномочия и подтверждающая печать, зашиваемый в одежде, – Степан вспомнил в последний момент. И прикинул, что это худо-бедно сможет добавить его легенде правдоподобия. В конце концов, комбат – не контрразведчик, вряд ли в курсе каких-то особых подробностей (которых, собственно говоря, и сам Алексеев не знал). При этом Степан, сам того не ведая, сильно рисковал, попросту не зная, что шелковка обычно зашивалась в гимнастерку или брюки, но никак не в верхнюю одежду, которую легко потерять или которая может достаться другому человеку.
– Слышал, – неожиданно перебил его Кузьмин. – Нас предупреждали насчет подобного. А вообще – хреново, старлей! Плохо, что утопил документ, как мне тебе верить, а?
– Думаете, могу оказаться фашистским диверсантом? – хмыкнул морпех.
– Да кто ж тебя знает? – задумчиво протянул Кузьмин. – Особист наш еще на пляже погиб, проверить некому, да и как, ежели связи нет? Понимаешь?
– Понимаю. Только слишком сложно, да и гарантий, что выживу во время высадки, практически никаких. Вы же видели, как немцы по кораблям и баржам со всех стволов лупили. Из воды меня и на самом деле без сознания вытянули, свидетель есть, даже несколько. На берегу чудом от холода не загнулся, если б не тот блиндаж с растопленной печкой, мы бы сейчас не разговаривали. Так агентов не внедряют. Да и документы у настоящего диверсанта, скорее всего, при себе бы имелись. Это я сплоховал, дурак.
При упоминании о высадке Кузьмин поморщился, словно от зубной боли. Достал из кармана простой алюминиевый портсигар, отщелкнул крышку:
– Угощайся, старлей.
– Благодарю, не балуюсь, – покачал головой морпех. – У нас это не запрещается, но и не приветствуется. Дыхание сбивает, особенно если нужно километров десять с полной выкладкой отмахать. И запах в засаде сильно демаскирует.
Прикурив от тревожно замигавшей керосинки, комбат сделал затяжку, с наслаждением выпустив под потолок клуб сизого табачного дыма:
– Да ни в чем я тебя, старлей, не обвиняю! Думаешь, не помню, как в сорок первом сотни бойцов из окружения выходили, причем большинство без документов? Да, случались среди них и предатели, и завербованные врагом, но редко. Ладно, давай-ка мы этот вопрос пока отложим. Выкладывай, что там у тебя за информация?
Степан мысленно вздохнул. Ну вот и все, момент истины, так сказать. Сейчас – или никогда. Мельком подумал, что если все получится, как задумано, если удастся спасти остатки десанта и уцелеть самому, информация в любом случае дойдет до вышестоящего командования и контрразведки. И рано или поздно его спросят, отчего он обманул комбата, выдумав несуществующее изменение планов. Но ни малейшего страха он отчего-то не испытывал: спросят так спросят. Ответа у него, правда, нет, да и наплевать, если честно. До этого еще нужно дожить, и вовсе не факт, что ему это удастся…
