«Как душа подсказывает, так и поступай, старлей, – рассудительно сообщил внезапно проснувшийся внутренний голос. – Куникову эти самые восемьсот вооруженных и успевших повоевать парней тоже лишними никак не будут. Еще как лишними не будут! А если фрицы следом попрут, так их и в районе Мысхако можно будет притормозить, встав в глухую оборону. Через сутки, что так, что эдак, начнется основная высадка, в любом случае полегче станет. Да и вообще, засунь-ка ты эмоции с прочими сомнениями сам знаешь куда! Ты – боевой офицер, а с сегодняшней ночи – так и в самом прямом смысле. Делай что должен, морпех. Ты училище в числе лучших закончил, так что думай. Анализируй. Как там в том старом фильме говорилось, помнишь? «Война – это не просто кто кого перестреляет. Война – это кто кого передумает»[10].
– Не отставайте, тарщ командир, уже почти пришли, – сообщил Аникеев, обернувшись к старлею.
Степан с удивлением отметил, что, занятый своими мыслями, и на самом деле сбавил шаг. Нагнав товарища, снова пошел рядом, продолжая размышлять – благо было о чем. Например, поверит ли ему Кузьмин, не сочтет ли паникером или, хуже того, фашистским агентом? Между прочим, не факт, ох, не факт…
Поскольку, если откровенно, Алексеев и сам точно не знал, как бы он поступил в подобной ситуации. Вот, допустим, высадился он со своим подразделением на берег, захватил плацдарм, потихоньку продвигается вперед. Да, потери большие, броню почти всю выбили, обещанной авиационной и артподдержки отчего-то нет, равно как и радиосвязи, с боеприпасами туговато. Но полученный ранее приказ-то никто не отменял! И тут подкатывает какой-то незнакомый боец, сообщая, что, мол, план у командования изначально был совсем другой, просто до него это изначально доводить и не собирались. При этом у оного бойца еще и документов никаких не имеется, причем от слова совсем, и штаны с ботинками неуставные. Поверил бы он сам, прислушался бы? Тоже не факт. Так что, как ни крути, одна надежда и остается – на собственную убедительность и здравомыслие комбата.
И ведь ни единого козыря у него в рукаве не припрятано: не станешь же рассказывать Кузьмину про будущие события вплоть до взятия Берлина? Тогда уж точно сумасшедшим сочтут, благо после контузии и купания в ледяной водичке этим сейчас никого особенно и не удивишь. Решат, что слетел молодой старлей с катушек, да и махнут рукой – слетел и слетел, и что с того? Когда близким разрывом накрывает, и не такое случается. Хорошо хоть, расположение вражеских частей на 5—6 февраля на карте показать сумеет без особого труда: можно будет сослаться на собственные (секретные, понятно) сведения и предложить проверить силами местной разведки. Мол, ежели ваши разведчики подтвердят стягивание к Глебовке именно этих сил, значит, я прав. Вот только… не поздно ли окажется к этому моменту что-то предпринимать? Поскольку одно дело – первым ударить навстречу ничего не подозревающему противнику, и совершенно другое – прорываться из окружения…
А затем размышлять – к великому облегчению Степана – стало некогда, поскольку они наконец дотопали до цели…
Пос. Южная Озерейка,
4 февраля 1943 года
Временный штаб десанта обосновался в относительно не пострадавшей во время штурма поселковой избе. Ну или курене, как зачастую называли дома в казачьих станицах. Окна, понятно, выбиты взрывами и наспех занавешены плащ-палатками, хоть немного защищающими от морозного ветра, входная дверь висит на одной петле. Пол усеян стеклянным крошевом и каким-то мусором, однако на стенах и потолке нет следов от пуль или осколков, а под ногами не перекатываются стреляные гильзы – значит, дом румыны не обороняли. В целом комната выглядела какой-то… покинутой, что ли – видимо, жители Озерейки успели уйти перед началом боевых действий. По крайней мере, впервые виденная морпехом беленая известью русская печь была не протоплена, хоть под стеной и лежала аккуратная стопка наколотых дров. Да и потемневшая от времени резная полочка-божница в красном углу пуста – значит, хозяева и на самом деле ушли, забрав с собой самое ценное – иконы.
