— Неужели моя сестра так глупа? — с горечью проговорила Элизабет. — Он же ничего собой не представляет — можно сказать, пустое место, и вскоре она сама в том убедится, несмотря на всю его лесть.
Оставшись вечером одна в спальне и все еще досадуя на то, что Кортни столь быстро переменил мнение, Элизабет посмотрела в зеркало, пытаясь утешить свое уязвленное самолюбие. Конечно, Мария — королева и куда лучшая пара, чем предполагаемая наследница трона. Но как мог Кортни сравнивать Марию с ней самой? Лицо, смотревшее из зеркала, было намного моложе и прекраснее королевского, и она могла осчастливить любого мужчину… Но не Кортни, мрачно подумала она. Она берегла себя для кого-то получше… Если, конечно, сумеет найти мужчину, достойного ее положения и ее любви; человека, ради которого она готова будет отказаться от свободы; мужчину, который сумеет убедить ее, что замужество стоит риска…
— Миледи Элизабет! — Кортни взмахнул шляпой и низко поклонился.
Придворные в галерее не сводили с них взгляда.
— Какая приятная встреча, милорд! — резко бросила Элизабет, высокомерно взирая на него. — Ну-ну! Я слышала, что ваша любовь отдана другой, чье имя я не осмелюсь произнести.
Кортни изобразил полнейшее замешательство:
— Не слушайте сплетен, сударыня. Мое сердце принадлежит вам, и так будет всегда.
— Но принадлежит ли мое вам? — усмехнулась она и пошла дальше.
Он растерянно таращился ей вслед.
Королева Мария смотрела на портрет молодого человека в черном, чья мужественная поза подчеркивала стройную фигуру и мускулистые ноги в шелковых панталонах. У Филиппа, принца Испании, были темно-каштановые волосы, большие чувственные глаза, прямой нос, полные красные губы под светло-коричневыми усами и мощная челюсть Габсбургов, которую не могла скрыть короткая ухоженная бородка.
Что так влечет одного человека к другому? Только наружность или некие особенности характера, которые можно понять по лицу? Почему Марии, чье сердце до сих пор не тронул ни один мужчина, хотя она и вынашивала романтические мечты о множестве ухажеров, хватило одного взгляда на Филиппа, чтобы тут же растаять? Потому что в ее глазах он был красавцем, воплощением всего того, что она желала видеть в мужчинах. Единственный взгляд на него очаровал ее полностью.
Ренар пристально наблюдал за королевой. Ее реакция на портрет сказала ему все, и даже больше, чем он мог ожидать.
— Мадам? — мягко проговорил он.
Мария опомнилась и лучезарно улыбнулась.
— Да, Симон, мне нравится, — ответила она.
— Он идеальная пара для вас во всем христианском мире, — заметил Ренар. — Он наследник огромной империи, охватывающей большую часть Европы и простирающейся до Америки. Он славится мудрой проницательностью, здравомыслием, опытом в государственных делах и сдержанностью.
— Глядя на него, я нисколько в этом не сомневаюсь, — сказала Мария, — но, увы, у меня есть иные сведения. Мои послы за границей сообщают, что он холоден и жесток.
Ренар печально покачал головой.
— Их вводят в заблуждение враги принца, — возразил он. — Он вовсе не холоден. Он любил свою покойную жену, а когда она умерла при родах, был вне себя от горя.
С тех пор принц жил с любовницей, но Ренар предпочел не говорить об этом Марии. Подобное было достойно сожаления, но не считалось чем-то необычным. Так уж заведено в мире — великие женятся во имя долга и спят с любовницами ради удовольствия.
— Что касается жестокости, мадам, то могу лишь предположить, что ваш посол принадлежит к новой религии и его оскорбило происходящее после великих актов веры, во главе которых иногда стоял принц.
Мария много слышала об этих актах, так называемых аутодафе, — долгих религиозных церемониях, устраиваемых испанской инквизицией, во время которых многочисленных еретиков и заблудших убеждали отречься от неправедной веры и публично покаяться. Тех, кто отказывался, осуждали и передавали светским властям для последующих пыток и сожжения на костре.
— Вашему величеству, как добродетельной дочери Церкви, должно быть известно, что для еретика подобное наказание — последний шанс на спасение, — продолжал Ренар. — Поэтому его высочество вовсе не жесток, — напротив, он проявил немалую милость в своих стараниях на благо инквизиции.
