— Знакомы, Василий Давыдыч, — кивнул я. — Это поручик Ржевский. Он спас мне жизнь.
* * *
Странно, но мне толком не запомнился тот день. День, когда я едва не погиб, когда мне предначертано было погибнуть. День, что переменил не только мою жизнь, но и всю историю Отечества.
Воспоминания, на манер лоскутного одеяла, соткались из сбивчивых рассказов очевидцев, из солдатских баек у костра, из официальных воззваний и бюллетеней.
Но что делал я сам? Где был? Всё укутал кровавый туман.
Будто милосердная память поспешила скрыть произошедшее, сохранив мне рассудок. Лишь во снах она возвращала меня туда, добавляя новых стежков к лоскутному одеялу, но утром кошмар развеивался. Пропуская сквозь прикрытые ресницы рассветный луч, я с облегчением вспоминал, что тот день уже в прошлом, он миновал. Я остался в живых.
Как это было? Раннее утро 26 августа 1812 года разорвала пополам канонада сотни французских орудий, бьющих по левому флангу, выбранному Наполеоном для главного удара. Ужасающая какофония. Казалось, зловещая комета, наблюдаемая повсеместно в канун роковой бородинской поры, стремительно обрушилась на Семеновские флеши, потрясая и оглушая, повергая в трепет и оцепенение.
Я был вне себя. Ярил Черняша, хотел скорее получить донесение чрезвычайной важности, сорваться с места! Мне был тесен доломан, воротник давил на горло. Бездействие непереносимо. Я сходил с ума.
Первую атаку на флеши близ Семеновского, которые нам предстояло держать, рассеял плотный артиллерийский огонь. Вторым приступом неприятелю удалось захватить левую флешь. Они показались совсем близко: в разрывах дыма блеснули орлы на киверах, безумно вытаращенные глаза на закопченных лицах. Наша пехота устремилась им навстречу, пошел штыковой бой.
В ушах моих еще звучал отрывистый голос Петра Ивановича: «Вихров, скачи к командующему, живее», а Черняш уже во весь опор нес меня к Горкам. Я и досадовал, что покидаю опаснейший участок боя, не успев зацепить кончиком сабли ни единого красного эполета, и в то же время был счастлив, сломя голову несся исполнить поручение. Я в сражении! Я исполняю свой долг! В голову лезло неуместное: если бы теперь меня видела Лиза!
Я вернулся к четвертой атаке флешей, с подкреплениями. В те минуты схватка кипела на всех ключевых позициях — по Старой Смоленской дороге наши удерживали польский корпус, на Курганной высоте — итальянцев вице-короля. Мы бились с половиной Европы, присягнувшей золотой наполеоновской пчеле, золотому французскому орлу. Один на один сошлись с армией в двунадесять языков.
Семь атак на флеши. Они смешались в моем сознании — в звоне стали, визге картечи, криках раненых, отрывистых напевах флейты и рокоте барабанов… Я видел, как молодой генерал Тучков, со знаменем в руках, встретил грудью картечь. Как кипел ближний бой, штыки ломались, озверелые люди, черные от копоти, как черти в преисподней, зубами и когтями цеплялись за каждый клочок земли. Как разбивались ровные цепи по-парадному блестящих, будто оловянных солдатиков, превращались в толпы кричащих, залитых кровью безумцев. Как накатывали штормовыми волнами, сбивались с галопа пестрые кавалеристы — кирасиры, закованные в сталь, точно средневековые рыцари; ощетинившиеся лесом пик уланы в четырехугольных шапках; с гиканьем летели отчаянные гусары; тонули в клубах порохового дыма драгуны…
В полдень на флеши началась восьмая атака. Багратион был в центре событий. Я старался быть ближе к нему. Я кричал, как все, я стрелял, как все, я рубил кого-то саблей… Кажется… Не помню точно. Я видел, как Багратион покачнулся, раненный в бедро. Атака продолжалась, наши неслись вперед, преследуя отступающих французов с громогласным «ура».
Затем отступали уже мы, следуя приказу, сохраняя порядки, отстреливаясь и огрызаясь. Артиллерия прикрывала нас — превращая в щепу остатки живописных березовых рощиц, кромсая не успевшие еще отцвести просторные поля, ровняя с землей редуты, саму землю выворачивая пластами глины, превращая в кровавое месиво трупы наших и французов, слоями лежащие вокруг Семеновских флешей.
Мы отошли за Семеновский овраг. Командование левым флангом принял Дохтуров. Коренастый, обстоятельный, он сидел на барабане, глядя через подзорную трубу, как французы суетятся на занятых флешах, разворачивая конные батареи. Он смотрел на них хмуро и спокойно, а траву вокруг пригорка секли случайные осколки и ветер сыпал на генеральскую двууголку искрами от горящих семеновских изб.
