При первом свидании он Михаилу Михайловичу даже понравился. Армейская выправка всегда идет мужчине, и в отношении мужчины интеллектуального труда создает впечатление, что, что он способен мыслить четко и конкретно. Иногда ложное. Чуть–чуть расстраивала слишком уж конкретная окраска репутации товарища Реброва, но тут ничего, кажется, не поделаешь. Михаилу Михайловичу, конечно, хотелось бы оставаться совсем уж над схваткой, но все же без принесения каких–то жертв тут не обойтись. Хочешь пользоваться абсолютной и восхищенной поддержкой своего коллектива, (а это так приятно, быть живой легендой), изволь слегка подыгрывать обожателям. Тем более что с этим молодым подполковником они придумали хорошо: «А, давайте Михаил Михайлович вы сами выйдете с его кандидатурой, не дожидаясь пока там комсомолята в ЦК созреют с собственной кандидатурой. Причем, не запросите, а заявите: вот взял работника. У них там голова идет кругом, все перебегают из комсомола в ССОД, там будут крутиться главные деньги, а мы под шумок… Бумагу от Академии наук, что она как всегда на все согласна, в три секунды организуем».
— Это что, получается, я бунтую против комсомола?
— Да, нет, вы показываете, кто в доме хозяин. Больше уважать будут. Все так делают.
Александров навел справки, выяснил, что подобные движения кое–где происходят. Старые ориентиры вроде бы никто официально не отменял, но между ними появились большие промоины, где шныряют с успехом для себя, те, кто «понимает ситуацию». Михаил Михайлович ситуацию до конца не понимал, поэтому решил поддерживать репутацию широкого человека. Давая волю «молодым ретроградам» у себя в «Истории», давал волю и «пламенным ниспровергателям» в «Музыке», которая теперь так же была к под ним. Там сидел худой, очень больной, абсолютно неуправляемый поклонник ленинградского рока. Михаил Михайлович во–первых, ничего не понимал ни в ленинградском, ни в каком–то другом роке, во–вторых сразу же почувствовал, что любая попытка вмешательства в деятельность «музыкантов» закончиться чем–нибудь вроде самосожжения, поэтому сделал барственный вид — делайте, что хотите. Оставалось только продемонстрировать, что свобода идет не от слабости начальства, а, наоборот, от его мудрости. Попросил внучку Аленку, солистку какого–то полудетского ансамбля, проконсультировать его по роковой части, так, чтобы в разговоре обнаруживалось достаточное знакомство старого морпеха с предметом.
Внучка посоветовала
«А похвали деда, Мамонова». «Кто такой?» «А-а, такой, ревет про цветочки». «Понятно, а что на Западе?» «Ну, что — «Битлз». Они все равно не поверят, что знаешь, что–то другое. Ринго Стар. Пошути, что тебе с войны нравятся тупые барабанщики».
Заканчивая заседания редсовета «Музыки», на котором он в процессе не произнес ни одного звука, Михаил Михайлович произнес короткую речь. Начиналась она фразой: «Ну, вернемся к нашим барабанам, как сказал бы Ринго Стар». Заканчивалась: «И вообще хотелось бы почаще слышать о «Звуках Му–му».
И покинул заседание. Все поняли — занятость!
Кое–кто, конечно, решил, что дедушка бредил, большая же часть скорее склонна была думать, что отставной генерал не так прост, как кажется.
Пока Михаил Михайлович нарабатывал себе авторитет на других этажах в «Истории» продолжалась жизнь.
Милован опять развелся, ночевал по друзьям, пил, и от политических дел отлип. Ребров попал под полное влияние Ларисы, что и понятно, две его попытки сыграть в какую–то административную самостоятельность она коварно скомпрометировала, используя свое знание психологического ландшафта, и знание мужчин.
Вместо Воробьева взяли мальчика после университета, хорошо одетого, неплохо образованного, улыбчивого, и на все готового. Он очень хорошо знал, что ему нужно. Он хотел должность консультанта в отделе, которым теперь руководила Лариса, и прямо взялся за дело. В отличие от ничтожного Волчка, непонятно, чем озабоченного, и чего боящегося, он не видел ничего особенного в том, чтобы завести роман с привлекательной тридцатидвухлетней начальницей. Он настолько открыто перешел к ней в личное услужение, вплоть до того, что носил за ней портфель, что это даже не вызвало сплетен. О чем судачить, если все и так видно. Бабич, такая у него была фамилия, постепенно брал на себя все внеслужебные дела начальницы: заплатить за квартиру, встретить родителей на вокзале, сходить в магазин за продуктами, или в химчистку. Он часто бывал в жилище Ларисы, часто ночевал, но так до конца и не переселился. И обоих, кажется, устраивала некая незавершенность в отношениях. Разумеется, что при такой большой загруженности бытовыми проблемами начальницы, на работе Бабич ничего не делал. Более того, никому бы и в голову не пришло этому удивляться.
