Профсоюзный генерал ласково гладил ее по атлетической коленке, а назавтра говорил своему сыну, или племяннику, что Лариса славная девушка, таких теперь уже не бывает. Какое горение, и как разбирается!
Так получилось, что Ларису, конечно, почти всегда приглашали на такие сборища растущих и перспективных, но при этом, она с усугублявшейся досадой осознавала две вещи. Во–первых, вся эта патриотическая пластинка ходит все по одному и тому же кругу, а во–вторых, и это было особенно обидно, ее, в общем–то, принимая, даже обласкивая, принимают не совсем всерьез. Не числится она на твердом счету среди членов невидимого тайного комитета начинателей нового общенародного порыва. Роль ее и заметная, и сомнительная. Сколько раз она намекала, что готова рвануть грудью вперед на любые вражеские редуты, но ей чуть поморщившись, намекали — пока рановато.
Сломала голову, но додуматься не могла.
Но поставила себе целью, что поймет, а, поняв, добьется, и еще заставит сомневающихся делать перед ней книксены, или как это там называется у мужчин.
Может быть, дело в том, что она тыкается в высшие ряды без боевого приданого. У каждого там, то дядя в верхах, то научный некоторый авторитет, то редакционное кресло, а у нее что?
И осознала через несколько месяцев: надо сколачивать свою стаю.
Выяснилось, что желающих вцепиться в хвост этой комете хватает. Конечно же, и само собой, все ребята с работы. За исключением Тойво. Да и черт с ним, чего можно хотеть от эстонского курильщика! Если разобраться, то он, несмотря на частную свою симпатичность, потенциальный враг. И фамилия его отца Ираклия вообще на «швили».
Собственно, на мысль о «стае» натолкнул ее своим решительным переходом по ее руку новичок, кудрявый Бабич. Сразу дал понять и решительно, что он и оруженосец, и клеврет, и нукер. Оказалось в нем сразу две пользы: хороший «комнатный» мужчина, и орел на посылках. Надо только о брате Васе позаботиться, это будет такая плата за верность.
Оказался вдруг ведомым и остроумный, независимый Милован — такая выдалась полоса, один за другим произошли три сбоя с женщинами, с женой, с любовницей, с докторантурой, тут поневоле захочешь прибиться к какому–то берегу.
Прокопенко. Ну, тут все понятно, единожды сломанный, ломаем до бесконечности. У него был старенький «москвич» полученный в подарок от тестя. Так вот эта машина теперь обслуживала по большей части заведующую отделом Великой Отечественной Войны. И что характерно и сам Прокопенко, и его тесть, участник той самой войны, не видели в этом ничего особенного.
Волчок держался неподалеку просто от общей бесхребетности, уж лучше быть в привычной сфере влияния, а‑то окажешься вообще черт знает где.
Большим достижением была полная адаптация Реброва. Теперь ни одно решение в пределах «Истории» не принималось без консультации с нею, даже если инициатива исходила от самого Михаила Михайловича.
Да, в числе свитских конечно же должны быть упомянуты и Питирим с Энгельсом. Пьяницы, конечно, особенно первый, посему плохо управляемы. Пит вообще старался себя вести покровительственно, видя в Ларисе «хорошую бабу», а не идеолога, но она соглашалась пока терпеть. Тем более, что она все же «росла», а он потихоньку маргинализировался.
Этот пышный и веселый двор жил по своим законам, представители его отпускались на время в семьи, на свои рабочие места, в командировки, в разврат, в запой, но главной своей частью они подвизались подле Лары.
Ярким моментом этого процесса явился «праздник меомы».
Ларисе пришлось решиться на операцию. То, как и кто ее организовывал, можно было бы рассказать, это интересно, но долго. Разумеется, что врач делавший операцию по редчайшей по тому времени технологии, стал личным и бесплатным лекарем Ларисы, это можно было бы не говорить. Великолепен был сам первый выход победившей болезнь Ларисы в большое фойе хирургического центра. Да, она слегка сдала в выправке и осанке, но, сколько прибавила во внутренней силе, и проницательности взгляда.
Десятки машин у подъезда.
Десятки букетов внутри фойе.
Распорядительски реющий над всем этим Бабич.
