— Нашли! — Опять непонятно, но удовлетворенно сказал Энгельс.
— Смотри! — Сказал Питирим Ларисе. Она посмотрела, куда указывалось, и на время забыла, какую терпит жизненную неудачу в настоящий момент. Над довольно высоким деревянным забором, такие обычно называют глухими, виднелись разного размера, но в основном, огромные, неподвижные фигуры. Каменные. В неаккуратно надетых белых папахах и башлыках.
— Это кто? — Вырвалось у Ларисы, хотя она его уже узнала.
— В ма–авзолее, где лежишь ты, нет сва–абодных мест… — Отвратительно коверкая ноты запел Пит, и даже попытался станцевать с чемоданами в руках.
— Сколько их?! — Восхитился Плоскина.
— Во, — ткнул в него пальцем Пит, — уже думает, кому бы загнать. Это, брат, не иконы.
— Скульптор живет. — Объяснил Энгельс Ларисе, — Заказы.
— Тринадцать Лениных, — Пит сел на чемодан, как носильщик доставивший клиента на место. — Тайная вечеря, прости господи, и это не считая обрубков, бюстов. Их там полный двор, как баранов.
— Нам сюда? — Деловито спросила Лариса.
— Нет, нам к соседям. — Энгельс показал на усадьбу стоявшую забор к забору с ленинским заповедником.
— Там еще смешнее. — Хихикнул Пит.
События предыдущего дня утомили Ларису, она так решительно отвергла поползновения Руля, что он чуть не расплакался. Хотя им выделили вполне изолированное помещение, она не желала больше примитивной походной любви. И дала это понять маменькиному сынку максимально понятным, хотя и суровым образом. «Пока мы не вернемся в нормальные условия, даже не мечтай».
Он скулил, скулил, а потом скрипнул зубами и ушел пить с мужиками.
Проспала она до позднего утра, и, проснувшись, никого из вчерашних своих спутников под крышей нового приюта не застала. Она бы вообще не встала, и провалялась до вечера, такое у нее было настроение. Но этому плану мешали две вещи. Во–первых, медвежья шкура, занимавшая центр их с Раулем комнатки. Она пахла. Не очень сильно, но очень неприятно. Запах был какой–то не вполне мертвый, и возникало такое ощущение, что от этой шкуры можно ждать каких–то выходок. А во–вторых, и это было намного главнее — Ларисе хотелось в туалет.
Она встала. Оделась, стараясь не наступать на шкуру, и вышла в «залу». Там имелась печь, большая, белая, русская — подумала Лариса с непонятным чувством — и длинный, деревянный стол, на стенах висели аксельбантами низки лука, чеснока, белых грибов, целебных трав. В печи уютно копошился огонь. Стены и потолок были обиты сплошь вагонкой, да еще обработанной морилкой, отчего казалось, что это не малаховская изба, а янтарная комната.
— Утро доброе! — Послышался сзади голос хозяина.
— Доброе утро.
Рослый, широкий мужик лет сорока, без бороды, и без других особенных признаков радикального народничества, в стеганых штанах, в меховой безрукавке, лицо круглое с одной вертикальной морщиной между бровей. Было понятно, что самое главное помещается там.
— Вон рукомойник, там ведро, я отвернусь. Если стесняешься, нужник во дворе.
— Я стесняюсь. — С достоинством сказала Лариса, и выскочила в сени, а из них на улицу. Вчерашний морозец спал, мир потерял жесткость, рыхлые снежинки рассеяно падали на вчерашние сугробы.
Нужник Лариса увидела сразу, и его вид ее сильно озадачил. Дорога к нему была завалена как горный перевал. Чтобы воспользоваться удобством, нужно было сначала пробиться через лавину. Квадратная деревянная лопата торчала из ближайшего Эльбруса. Работы минут на двадцать. Лариса огляделась в поисках какого–то укромного местечка, но услышала за спиной скрип сенной двери.
Ничего не оставалось, как взяться за лопату. Для крепкой и заинтересованной женщины десятиметровая просека в легком, не слежавшемся снегу, задача не неразрешимая. Многое успела передумать Лариса за эти минуты. Думала о том, как это умудрились обойтись сегодня поутру без туалета все вчерашние мужики, которые к тому же еще полночи добавляли в янтарной комнате. Думала и о том, что вот опять, оказавшись на новом месте, она как всегда работает уборщицей. Для того ли ее рожала мать, и лелеял отец?! И три сессии на отлично она разве для этого сдавала?
