— Когда Никулин наклоняется, чтобы перерезать веревку, брошенную из бочки с Шуриком, мы видим, и только на десятом просмотре, поскольку можем отвлечься от основного действия, что там написано ЮАР. Микроскопическая но идеологическая диверсия.
— Да-а? — Рауль налил себе вина из бутылки, которую достал из пузатого, старинного холодильника, — хочешь?
Кудрявый отмахнулся.
— Это Плоскина, — пояснил Рауль для Лары, но она ничего не поняла.
— Мой одноклассник и контрабандист.
Кудрявый опять отмахнулся.
— А теперь представь, что мы можем все поменять.
— Что?
— Все, Руля, все. Не пялиться в сотый раз на любимый экран, а взять бразды, и вперед. Есть такие технологии, есть. Не у нас конечно. Единственное, что у нас получается, ракеты и балеты, а тут кибернетические миры. Нам под силу взять, например, товарища Саахова и женить на комсомолке, спортсменке, красотке. Вместо суда в конце — ЗАГС, понимаешь?
— Красавице. — Сказала Лариса.
— Да, да, а красноармеец Сухов увлекается гаремом Абдуллы всерьез. Поселяется в доме Верещагина, его жены собирают добро с баркаса выброшенное на берег штормом, а? Живут в свое удовольствие. А жену Верещагина и Жену Сухова в дом престарелых.
— Чушь, какая–то, — зевнул Рауль, кино уже снято, как его можно переделать?
Плоскина азартно захохотал.
— Отсталый ты человек, Руля. Кибернетика, ЭВМ, компьютер, как они говорят.
— Компьютер? — переспросила Лариса, — какое–то наглое слово.
— Английский язык вообще наглый, язык победителей. А дело в том, что все изображение разлагается на мельчайшие цифры, и потом их можно складывать как тебе угодно.
— Это мы народ победитель. — Сказала Лариса, глядя на кудряша очень строго.
— Да, да. Это возникающий бизнес, вот что главное понять. Можно будет вмешаться в любую картину. Можно, чтобы в «Бриллиантовой руке» Никулин успел переспать с Еленой Сергеевной до того, как ввалится Мордюкова с несчастной Гребешковой, а? Чтобы Штирлиц не пялился на свою жену через весь кабак. Там целых десять минут впустую, и без увеличения метража можно дать им пообщаться в отдельном кабинете, а? Насколько лучше бы штандартенфюрер шпионил бы после оргазма!
Глаза Плоскины сверкали. Руля скучающе зевал.
— А можно, чтобы Чапаев не утонул, выплыл? — Спросила Лариса.
Плоскина просто махнул рукой в знак согласия, мол, можно.
— А в чем бизнес? — Спросил Рауль.
— Вот, я знал, что среагируешь, Руля.
— Ну, так в чем?
— А сценарии?! Сейчас эта электроника страшно дорогая, и по карману только здоровенным киностудиям, а там еще не просекли всех возможностей. Надо все запатентовать, составить банк сценарных предложений, и лет через пять озолотимся.
— А зачем Голливуду «Бриллиантовая рука»?
— А мы будем корежить «Встречу на Эльбе», например.
— То есть, встреча не состоится?
— Критиковать всегда легче.
— Наши пойдут до французского Бреста, а американцы до белорусского?
Плоскина скорчил брезгливую рожу.
— Темный ты человек, Руля.
Рауль зевнул и допил вино прямо из горлышка.
— Торгуй лучше тем, чем торгуешь, сценарист. Пойдем.
Они поднялись на второй этаж и долго рылись в собранных там церковных древностях. Лариса сначала напряглась, вдруг они там рассмотрят что–нибудь такое! Какое?! Даже если бы они застали там пузатых, спящих навзничь крестоносцев, что бы это доказывало? В общем, Лариса не желала разоблачения, но, вместе с тем, не испытывала ни малейшего чувства вины, или хотя бы морального неудобства. Когда все ЭТО случилось, она считала себя брошенной. И потом, ЭТО виделось ей чем–то настолько несущественным, что легко выносилось за скобки ситуации не изменяя формулы отношений.
— Лара!
Лариса даже не подумала откликаться на этот крик. Да, она ни до какой степени не чувствовала себя виноватой. Скорее, наоборот, оскорбленной. И считала, что Руля не должен был бы ей хамить своими грязными намеками.
Он появился на верхней ступеньке лестницы. Хотел опять что–то крикнуть, но не стал. Спустился медленно вниз, подошел вплотную, спросил негромко, почти шепотом.
— Так Конь приезжал или нет?
— Какой еще конь?!
— Здешний.
— Послушай, а ты не хочешь извиниться?
— Извини, — криво усмехнулся.
