Лариса подняла голову и покосилась в сторону говорившей. Она собиралась отсидеться в недрах президиума, и уже сделала знак Михаилу Михайловичу, чтобы он пока ее не выкликал в ораторы. Ей надо было как–то примериться к обрушившемуся горю. А ведь это именно горе. Она потеряла не только соратника, и идейную перспективу. Она потеряла мужчину, ибо как же входить в брак с человеком, который оказался тряпкой и предателем. Он явится, скоро явится сюда, и даже если бросится в ноги… Нет, он притащится прямо в кровать, он как и все мужички уверен, что сцапав тетку за задницу он всегда повернет ее туда, куда ему надо. Тыловая крыса! А как многозначительно вел себя, какие молчаливые намеки производил, ведь за спиной его многозначительного генеральского молчания мерещилась такая махина… Эта гора не родила даже мышь!
И вот, сидя на дне этого отчаянного колодца, она услышала про преступного подполковника.
— Честь мундира, пресловутая честь мундира. Они защищали его не потому, что им было лень или страшно взяться за него, они, эти московские паркетные полководцы защищали его, потому что они сами точно такие же по сути. Окажись на месте этого подполковника, они тоже повели бы себя как рабовладельцы. Они защищали себя, свое право пожирать молодые мальчишеские жизни, только потому, что за мальчишек некому заступиться. И я прихожу к выводу, что нет ничего на свете более грязного, чем пресловутая «честь мундира». Мундир этот смертельно перепачкан в грязи, и в крови. А мы матери наших сыновей, сделаем все, чтобы их миновала и эта кровь, и эта грязь!
Не говоря ни слова, не делая никаких знаков шефу, Лариса встала и пошла к трибуне, с которой под треск аплодисментов и блеск фотовспышек убывала ораторша. Шеф раздраженно жевал выдающимися губами. Никак она не может без своих выходок!
Лариса осмотрела зал, отсюда с трибуны он казался ей еще более враждебным, чем из президиума. Она грустно улыбнулась, не зная, что улыбается, и представилась. Потом начала.
— Я дочь офицера.
В задних рядах вспорнул смешок. Гапа? Подруга сховалась за впередисидящую спину, но была безжалостно идентифицирована подругой. А ведь мама была права, не любит она меня, мелькнула мысль.
— И всегда гордилась этим. Мой отец всего лишь капитан, но даже если бы он был подполковником, он не стал бы, я в этом уверена, делать того, о чем здесь рассказывалось. Этот рассказ… — она сделала паузу, давая время залу окончательно сконцентрироваться на своей фигуре. Их дежурный, катящийся по раз и навсегда проложенным рельсам, митинг сейчас пойдет под откос.
— Этот рассказ вызвал у меня отвращение. И не фигурой подполковника, хотя она, конечно, отвратительна. У меня вызвала отвращение ваше единодушное, примитивно бабье, духовно убогое отношение к армии своей страны. Я не буду вам повторять общеизвестное: не хочешь кормить свою армию, будешь кормить чужую, ибо совсем не в жратве здесь дело. Хотя лучше, разумеется, чтобы солдат был сыт. Что главное понимали матери Великой Отечественной, которые своим недоеданием, своими голодными обмороками, спасали воюющего мужчину. Женщина–мать — это часть народа, священная и нежнейшая, но не весь смысл народа в ней. Ей дано великое право, иногда перемешанное с огромным горем — отдать своего мальчика, своего ребенка родине. Родина тоже баба, и чтобы самой не орудовать, она назначает для кровавых военных дел государя, или государство.
Сидящие в зале начали потихоньку гудеть и переглядываться. Михаил Михайлович обхватил голову руками, и выдохнул так, что зашевелились листки на столе перед ним.
— Мир не ограничивается вашей юбкой, под которой вы хотели бы сберечь ребенка. Да, в реальной армии, тем более в воюющей армии до черта всякой мерзости и преступлений. Но война сейчас единственный способ сохраниться нам как стране.
— Хватит! — Взвизгнула дама в восьмом ряду. — Хватит этой демагогии.
— В армии, тем более в воюющей армии полно сволочей, но то, что делаете вы, еще грязнее, и подлее, чем то, что там порой бывает. Вы сейчас отвратительны и вредны, не только с точки зрения московских генералов, я знаю эту подлую породу не хуже вас. (Лариса увидела как Гапа закрывает рот ладонями, чтобы не рассмеяться). Вы, разваливая армию и страну, вы, потерявшие детей, вы теперь окончательно убиваете их. Сейчас они лежат в могилах, как герои своей родины, а вы хотите низвести их до состояния бессмысленного, погребенного, бессмысленного праха.
