— Да, ты пару раз была с ним в Третьяковке, и Пушкинском, а до этого зоопарк, планетарий. Ездила с ним в Спасское — Лутовиново, в Шахматово…
Про ту поездку в Шахматово Лариса вспоминать не любила. Все «историки» перепились сильнее, чем обычно. Мальчик получил не те сведения об образе жизни матери, которые она бы хотела ему сообщить. Нет, о «жить вместе», не может быть и речи. Я плохая мать?! Но почему же, если я сделала и делаю все, чтобы мальчику было максимально хорошо, насколько это возможно в такой ненормальной семье, и в таком ненормальном мире. А то, что лопочет дядя Ли, это всего лишь старческие бредни, выдумки. Просто, устал, надоело.
— Я очень к нему привязан, но…
— Ты забыл главное — я крестила его.
Все было обставлено тихо, скромно, но с достоинством и чувством. Отец Александр был великолепен. Великолепен был и генерал. Церемония носила несомненный, благородный, даже аристократический оттенок. Как будто проходила не в Кузьминках, а Бог знает где.
Признаться, Лариса подумывала о том, чтобы перенести ее в какой–то другой приход. Надо сказать, что отец Александр стал вызывать у нее сомнения своими некоторыми высказываниями. Ляпнул как–то однажды во время важнейшего разговора о судьбах Отечества, что «вот мол, Лариса Николаевна, вы лично можете войти в Царствие Небесное, и какой–нибудь Иван Петрович Сидоров может, а Россия не может войти в царствие небесное». Из этого, что же выходит, что спасение души, может войти, при каких–то, конечно, чрезвычайных обстоятельствах, в противоречие со спасением России? Она пожаловалась Питириму. Бережной поморщился, но кивнул, да остается видать, в отце Александре старая интеллигентская отрыжка. Архите–ектор, мать его. Не обращай, Лара внимания, мужик–то в целом свой. В общем, разговора не получилось, Пит был пьяноват, и не первую неделю. Конечно, его мощная духовная оптика оставалась в целом в сохранности, но бытовое общение с ним было затруднено.
— А еще он иной раз задается вопросами совсем странными. Например, что Родина может потребовать у человека? Жизнь? Пожалуйста, бери, Родина. А вот честь? Может ли Родина потребовать у человека честь? И Родина ли она после этого? Жизнь положить «за други своя» почетно. Но до конца ВСЕ претерпеть? Тут вопрос. Хочется знать прейскурант, что входит в это «ВСЕ», прежде, чем объявлять согласие. И это русский священник?!
— Н-да.
— Какая–то гнилая мысль, согласись? — Тормошила товарища Лариса.
Питирим морщился и отмахивался, и норовил задремать.
Лион Иванович уныло кивнул, про крещение он вообще не считал возможным говорить.
— В общем так, дядя Ли, сейчас я взять Егора не могу, хотя все, что ты сказал приняла к сведению. Для его же пользы не могу. Он тебе про Шахматово не рассказывал? Я не могу уйти с работы.
Старик вздохнул.
— Я понимаю.
— Вот видишь, сам видишь.
— И Виктория хворает. — Сказал он тихо.
— Что с ней?
— Все то же — старость. А так же ноги, давление и далее по списку.
В Ларисе поднялась волна раздражения: старик, что намекает, что я и бабулю должна взять к себе для ухода? Или — в груди неприятно екнуло — дело намного хуже. Он собирается взять ее к себе, тогда сын, вытесненный оттуда, просто «силою вещей» вселяется сюда, в квартиру, в которую уже минут через пятнадцать во всем своем великолепии ввалится довольно молодой генерал, пока, правда, еще не совсем свободный.
Ситуация еще, оказывается, хуже, чем казалась в начале разговора.
— Но, подожди, но там же был этот офицер… Стебельков. Правда, она его выгнала.
— Она его много раз выгоняла, и однажды он больше уже не пришел. Так бывает. Но этой истории, уже лет семь.
— А я думала, что все так и крутится, даже интересоваться перестала.
— Да, вот как время летит.
Лариса с жалостью посмотрела на Лиона Ивановича, ему так не шло говорить такие явные банальности, он сразу становился каким–то обреченным.
— Ну, хотя бы сделай самое простое.
— Что?
— Сделай так, чтобы его не забрали в армию.
— Пусть поступает в институт. Ты сам говорил — интеллигентный мальчик, много читает.
Лион Иванович развел руками.
— Не хочет.
— Что значит, не хочет?
