— Он мне не друг. Я работал на него три года, не видя белого света, а когда стало ясно, что пошли по неверному пути, он бросил меня без всяких средств. Не дал даже тридцати ливров на голландское стекло.
— Значит, это шевалье де Ту заставил вас сделать для него философский камень?
— Он, — студент кивнул. — Де Ту и заставил, будь он проклят!
— И что он надеялся в итоге получить? Богатство? Бессмертие?
— И то, и другое.
— Неужели? — Офицер не мог сдержать улыбки. — А я-то почитал этого господина за умного человека.
— Он и есть умный. Это я дурак.
— Не берусь спорить с вами… Итак, у шевалье все же есть четки, а у вас нет ничего. Даже денег на лабораторную посуду.
— Теперь у меня есть ваши пятьдесят пистолей.
— Верно. Я и забыл. Но де Ту все же в лучшем, чем вы, положении?
— Еще бы! Он богат, знатен, его любят женщины…
— И у него есть четки, — настойчиво гнул свою линию офицер. — Но без камня они бессильны?
— Не совсем так. С их помощью можно легко усыпить человека и наслать на него безумие. Я думаю, что именно так он и сводит с ума женщин, в том числе и монахинь-кармелиток. Все, все они влюблены в него до безумия. Даже мать-настоятельница Бригитта де Бельвиль.
— И та юная дама, в которую влюблены вы? — тонко улыбаясь, спросил офицер.
— Откуда вы знаете? — встрепенулся студент.
— Успокойтесь, милейший, — остановил его офицер. — Это видно по вашим глазам. Ну, святой отец, — офицер повернулся к капуцину, — мне все ясно. А вы, мой бедный студиозус… — Он опять улыбнулся насмешливо и в то же время сочувственно, мягко. — Не надо горевать о любви, которую покупают, не надо. Даже если ее покупают ценой невиданных камней. И четка, которая без красного алмаза ни на что не пригодна, пусть не манит вас более. Для чего вам она? — Офицер кивнул и направился к двери.
— Дайте мне еще пятьдесят пистолей, и я открою вам последнюю тайну! — устремился вдогонку студент.
— Что? — Офицер удивленно поднял брови. — Вы сказали мне не все? Святой отец, — обратился он к францисканцу, — что есть за этим человеком?
— Самые пустяки, — тихо и вкрадчиво ответил монах. — Сбежал из иезуитской школы, занимался черной магией, украл как-то кусок веревки от удавленника на Гревской площади…
— Сжальтесь! — Студент упал на колени.
— Были и кое-какие мелкие шалости с воспитанницей кармелитского монастыря, — неумолимо загибал пальцы монах.
— Умоляю, святой отец! — Студент истово заломил руки. — Пощадите хоть вы меня, сударь! — На коленях подполз он к офицеру.
— Хорошо. Пусть будет по-вашему. — Офицер подкрутил жиденькие усы. — Вы, кажется, собирались мне что-то сказать?
— Да, сударь, да! Я про четки. Про эти проклятые четки! В них ключ к кинжалу справедливости!
— Какой такой кинжал справедливости? Первый раз слышу.
— Тот, кто поразит этим кинжалом сердце тирана, сразу же станет невидимым.
— Неужели? А вы разве не знаете про Равальяка, преступника, поднявшего руку на славного короля Генриха? Он ведь тоже хотел стать невидимым, но вместо этого угодил на эшафот. Говорите все, что знаете. Где кинжал? Для кого он предназначен? Кто тот тиран, кого вы готовитесь убить?
— Ничего не знаю! Ничего не знаю! — Все еще стоя на коленях, студент замотал головой и рванул руками ворот рубашки, словно задыхаясь. — Ей-богу, дорогой господин, я все вам сказал, что только знал!
— Посмотрим, — сказал офицер, поворачиваясь к выходу.
Монах услужливо раскрыл перед ним дверь.
— Из всей этой поистине чудовищной мешанины сказок и суеверной чепухи я заключил одно, — сказал офицер, когда монах вывел его на улицу, где дожидалась карета. — Иезуиты плетут политические интриги и, возможно, готовят очередное убийство. Этот юный невежда ничего не знает, но он сумасшедший и может стать опасным орудием в преступных руках. Его нужно изолировать.
— Бастилия, монсеньор?
— Да, Жозеф, как обычно. За шевалье де Ту установить наблюдение. С кем встречается, куда ходит… Потом накрыть всех колпаком — ив тюрьму. А дальше посмотрим.
— Будет исполнено, монсеньор… Вы довольны таинственной историей?
— Увы, мой Жозеф! У тебя прямо-таки чутье на всякие заговоры.
