Но Вере Фабиановне ничего от Льва Минеевича не было нужно, а он ничего не смог бы отдать ей, поскольку ничем не владел. То есть у него было великолепное собрание картин русских художников начала двадцатого века: Ларионов, Сомов, Лансере, Билибин, ранний Кончаловский, Сарьян, Пастернак, Петров-Водкин, Остроумова-Лебедева, Яковлев, Рерих, Давид Бурлюк и даже Василий Кандинский. Один этот ранний Кандинский мог бы дать Льву Минеевичу безбедное существование до конца дней.
Но маленький пенсионер жил только ради своей коллекции. В отличие от подруги юности, он не любил острые блюда. Предпочитая всем яствам кефир с белой булочкой и горошину поливитамина, он вкушал любимую пищу три раза в день, лишь изредка разнообразя ее чаем или антоновскими яблоками. Костюм из коричневой жатки верно служил ему вторую пятилетку, в кино же он не ходил, ибо купил за 15 рублей в комиссионке телевизор КВН с крохотным экраном. Книги Лев Минеевич брал в библиотеке.
Все наличные деньги уходили на пополнение коллекции. Поэтому можно без преувеличения сказать, что Лев Минеевич готов был отдать за Верочкиного Врубеля все, кроме, конечно, картин, которые ему не принадлежали, так как были частью его существа.
Так по сути не принадлежит нам наше собственное тело. Оно дается нам как бы взаймы. Парадокс настолько древний, что сделался банальностью.
— У меня тахинная халва есть, — сказала Вера Фабиановна и полезла в какой-то шкафчик.
Она долго возилась там, шурша и погромыхивая, наконец извлекла заветный сверточек. Долго отлипала суровую оберточную бумагу, но халва держалась стойко, как замазка на олифе.
— Ради бога, Верочка! — запротестовал Лев Минеевич, страдальчески глядя, как оставляет лоскутья отдираемая бумага. — А у меня вчера Дормидонтыч был, — то ли похвастался, то ли некстати выпалил он.
— Вот как? — Вера Фабиановна положила халву на подоконник.
Саския обнюхал загадочный предмет и легонько ударил его лапкой. Лев Минеевич даже глаза закрыл, до того живо представились ему кошачьи шерстинки, приставшие к халве.
«И ведь не болеет ничем! — тайно вздохнул он. — Одно слово — колдунья!»
— Так что же Дормидонтыч?
— Ах, Дормидонтыч, — спохватился Лев Минеевич, — он… ничего, он Яковлева приходил у меня торговать.
— Это которого же?
— «Букет ландышей», конечно. Все же знают, что с персидским натюрмортом я не расстанусь.
— Конечно, — кивнула Вера Фабиановна. — Больно много хочет этот Дормидонтыч! Он меня тоже обхаживает. Так и вьется, так и вьется… Кстати, Лев Минеевич, вы не думаете, что его деловые визиты ко мне только предлог?
— Предлог?
— Ну да! Временами мне кажется, что все его разговоры об обменах, все хитроумные комбинации только уловка.
— Да о чем это вы, Верочка?!
— Ну как вы не понимаете? Ах уж эти мужчины!.. Просто ему приятно быть со мной…
— Да?.. — Лев Минеевич тут же представил себе выжигу Дормидонтыча, рябого и белого, как лунь, старца. — Очень даже возможно, — хмыкнул он, отворачиваясь.
— Вот и я так думаю! — всплеснула руками Вера Фабиановна. — Иначе он бы не закидывал удочку насчет этого… — усмехнувшись, она погладила вытянувшуюся на сундуке Мою египетскую.
— Ну об этом и говорить нечего! — Лев Минеевич пренебрежительно вскинул подбородок. — Все знают этому истинную цену. Больше для очистки совести стараются: вдруг да клюнет? Такова уж природа человеческая.
— Смешно! Да всех их сокровищ не хватит! Я уж не говорю о завещании покойного отца. Ну ладно, допустим, это совершенно случайная для меня вещь и я готова ее уступить. Но что, позвольте спросить, они дадут мне взамен? А? Ничего!
— Ничего… — согласился Лев Минеевич. — Между прочим, Верочка, Дормидонтыч как будто готов отдать свою «Изиду». Вы же всегда хотели «Изиду»? Богиня волшебства, покрывало Изиды и все такое прочее.
— И что он хочет?
— Яковлева и еще одну штучку.
— Ага! А вы потом потребуете моего Врубеля?
— Что вы, Верочка! — сразу же дал задний ход Лев Минеевич. — Я и не думаю меняться с Дормидонтычем. Это я так, для вашего сведения. Может, вы сами с ним договоритесь?
— Вот как? — недоверчиво подняла бровь Вера Фабиановна.
