Чистая горница, впрочем, оказалась чиста только по прозванию. Нелли порадовалась тусклому свету лучины, быть может милосердно укрывающему полчища насекомых. Молодая баба принесла на ужин глиняную миску гречневой каши, но Нелли вовремя вспомнила о Матрениной сдобе. Ватрушки оказались со сладким творогом и малиновым вареньем. Добрая половина их, впрочем, перекочевала со стола Нелли в передник беловолосой девочки лет трех, что, не проронив ни слова, то пряталась за косяком, то высовывалась, наблюдая за Нелли. Но и оставшегося Нелли достало, а другие члены многочисленного семейства, ютящиеся в смежной «черной» половине дома, ее не беспокоили. Соломенный тюфяк был относительно мягок, но, невзирая на усталость, сон Нелли все время прерывался. Два раза за ночь она куталась в плащ и выходила проведать лошадей, а недовольному Роху скормила три яблока. Когда же Нелли удалось наконец забыться под трели сверчка, ей отчего-то приснился Иван Грозный, который, облаченный в красную рубаху палача, рубил топором новгородский колокол. Колокол же был живым и отлитым из чистого золота, с отчеканенным лицом, и глаза его плакали серебряными слезами. За спиною у Ивана Грозного стоял Венедиктов, который держал за спиною еще один острый топор — с обагренным кровью лезвием.
Одно хорошо в осенних странствиях: путешественнику не грозят комары. Это было первою мыслью Нелли, когда, проснувшись от стука, она обнаружила, что окошко «чистой» горницы, висевшее на ременных петлях, не устояло перед порывом ветра. Сырость пробирала до костей, но зато было светло. Останься окошко затворено, одеваться пришлось бы в темноте: затянутое по-деревенски пузырем, мало солнца могло оно пропустить. Умываньем Нелли решилась пренебречь до ближайшего лесного ручья, а с туалетом кое-как управилась, хотя расчесать и переплести волосы без Катькиной помощи было делом нелегким. Одна прядь в косе получилась куда толще, чем надо, а две другие уж больно тонки. Без зеркала и не разберешь, какова куафюра, но раскладываться неохота. Скорей в путь!
Емелька заседлал уже сытых лошадей, и Нелли не без довольства увидела, что он не поленился поработать скребницею.
— Экой, барин, на твоем красавце науз приметный, — сказал он, охлопывая Роха по лоснящемуся крупу. — Не нашей, не русской работы узда. Видал такие, кажись, у башкир, а может статься, и у калмыков.
Нелли хотела было пояснить, что работа цыганская, но сдержалась и молча запрыгнула в седло.
И вновь замелькали вдоль обочины полосатые верстовые столбы. Дорога из Санкт-Петербурга (последнее время Нелли стала примечать, что в столице жители произносили через раз то «Петербурх», а то и «Петербург», не то что в провинции, где знали только первое…) в Москву, как сугубо важная, была большею частью вымощена бревнами, и у путников, едущих в экипажах, был вид на редкость жалкий.
— Ну и разумны же Вы, сударь, что пустились верхом, — окликнул Нелли молодой человек из крытой кареты. — Я-то чаял по лености соспать весь путь, а вместо этого не ласкаюсь доехать с целыми ребрами. Ей-же-ей, будто черт молотил палкою по бокам да по спине! Ох, поясница! — страдалец скорчил гримасу, откидываясь вглубь.
Нелли рывком послала Нарда и, уж опередив карету, дала волю неприличному смеху.
Вскоре, однако ж, пришел черед и Нелли позавидовать пострадавшему от тряски. Небо, без того затянутое, после обеда вовсе налилось свинцом, предвещая бурю. Стих ветер, деревья застыли, лишь слабо подрагивая бурыми лохмотьями уцелевшей листвы. В считанные минуты стемнело, словно сделался поздний вечер. Затревожились лошади: Нард тряс головою, Рох заржал.
— Ну угодили, барин, прямо посередь дороги! — с досадою крикнул Емелька. Нелли с трудом его расслышала — окутавшая все вокруг тишина, казалось, странным образом поглощала звуки.
Да, куда как хорошо очутиться сейчас в крытом возке, пусть и тряском, но таком уютном, когда струи барабанят по натянутой коже! Нелли спешилась вслед за Емелькой.
— Вон под тем ясенем переждем!
Дерево справа от дороги было впрямь подходящим — и развесистое, и не толстое, выскочит из земли, так не раздавит. Вскоре они стояли уже под ненадежным укрытием.
