— Вот так штука, — Роскоф, казалось, не верил собственным глазам. — Чтоб я эдак упал неловко…
— Скорей в дом! Надобно перевязать!
— Кто напал? Венедиктов? Где они? — Катя метнулась за своей шпагой. Ни следа недавней хвори не было в ее лице.
— Нам не сыскать где, — сердито отрубила Параша, не отступая ни на шаг от Роскофа, не без труда усевшегося в угол деревянного дивана. — Уже далеко. А главное не достать, когда и рядышком был.
— Что ты мелешь несуразное? — Катя накинула на дверь засов.
— Ты вправду не помнишь ничего? — Параша обернулась к Роскофу. — Давай-ко, барин, рубаху вытащим…
— Ну вот еще, молодому мужчине раздеваться при юных девицах, — недовольно возразил Роскоф.
— Чего я должна помнить? — почти одновременно с ним откликнулась Катя.
— Не валяй дурака-то, — Параша потянула за подол. — Сам не перевяжешь!
— Может, ты и права, не перевяжу, пожалуй. Но вить экая глупость! В жизни царапины не получил от кого другого, но чтоб сам себя…
— Сам, как же, — Параша укоризненно нахмурилась на Катю. — Помнишь, лихоманило тебя?
— Ну, вроде знобило немножко. Так что с того, сейчас прошло, — присев перед седельною сумкой, Катя извлекла корпию и нагнулась за бинтом.
— Потом скажу, некогда!
Лезвие прошло неглубоко, однако весь низ рубахи и пояс штанов пропитались кровью.
— Рана пустяшная, — нагибая голову, произнес Роскоф.
— Пустяшная-то пустяшная, — Параша наморщила курносый нос. — Давай, Катька, сюда клади…
Катя пристроила на разрез изрядный ком лохматой корпии.
— Теперь с того конца перехвати.
Вскоре торс молодого француза спеленала уже тугая повязка.
— Одежу бы переменить.
— Погоди, — перебила Катю недовольная по-прежнему Параша. — Лучше не шевелить его лишнего. Ты уж, барин-голубчик, лежи пока.
— Да не тревожься так, славная девочка, — Роскоф улыбнулся, и губы его показались бледны. — Я полежу с полчаса, и кровь уймется. Быть может, даже подремлю, я немного ослаб.
Веки его смежились.
Параша кивком головы указала Кате на дверь, и девочки вышли, ступая на цыпочках, в соседнюю комнату.
— Теперь говори, чего случилось-то? — громким шепотом спросила Катя.
— Час теперь перед сумерками, самое худое время. Неужто ты вправду думаешь, он сам себя проколол? Венедиктов окаянный порчу по ветру пустил, вот чего.
— Ты ж сама говорила, по ветру порча незнамо в кого летит. Как он в Филиппа-то Антоныча угодил?
— А через тебя щупал.
— Через меня?! — Катя вскрикнула было, но тут же осеклась. — Как это через меня щупал, ты чего?
— Нас он в лицо не видал, а тебя — видал. Как бы запах твой знает. Тебе вреда он причинить не может, твоей вещи у него нету. А через тебя может, тому, кто рядом. Вот он и решил небось, рядом кто из помощников барышниных. Вот и бухнул наобум, да попал.
— Эх ты… — Катя закусила губу. — Неужто правда?
— Правда-правда, посуди сама: щупать пустился, как только батюшка ушел. Святая сила ему мешала.
— Ну и слабосильный же он чертишко, — пряча смущение, усмехнулась Катя. — Барин-то, слава Богу, не шибко сильно повредился-то!
— Не сильно-то не сильно, — Параша потупилась.
— Чего тебе не по нраву, говори! — Катя в волнении ухватила подругу за рукав.
— Погоди, щас погляжу тихонько… — Параша вышла. Канула минута, затем другая, и Катя, в нетерпении высунувшись из-за двери, увидела подругу, неподвижно стоящую, наклонясь, над диваном. Заметя Катю, она тихонько поманила ее рукой.
Роскоф, казалось, спал.
— Видишь?
В слабом свете раннего вечера было видно, что повязка пропиталась насквозь.
— Руда не унимается.
Корпия вся вышла, и девочки разорвали найденные в доме полотенца. Вскоре промокли и они.
