Рука на потолке раздробилась. Огонь свечки горел ровно, ровным было дыхание Роскофа.
Пошатываясь, Параша добрела до дверей.
Отец Модест и Катя дожидались у крыльца.
— Ты в порядке, дитя? — На священнике не было лица: обхвативши девочку обеими руками, он словно разыскивал телесных повреждений.
— Я… да, — Параша кивнула на Роскофа. — И он… он тоже.
— Понимаешь ты хоть, чем сие для тебя могло обернуться? — Отец Модест щупал пульс спящего. Взгляд его скользил по разбросанной вокруг окровавленной ветоши.
— Так вить не оставлять же было истекать.
— Твоя правда. Ну и супротивник же нам достался, дочери мои любезныя, — священник горько усмехнулся.
— Как-то мы барышню вызволим, отче? — задумчиво произнесла Катя.
— Будет трудно, маленькая цыганка, будет очень трудно. Но едва Филипп Антонович подымется, нам надлежит к этому приступать. Я уж заказал нумер в городской гостинице, там-то и станем ждать гостей.
— Отче, а кто ж сумеет их выследить?
— Найдутся такие люди. Они нам помогут.
Параша же молчала, опустившись на лавку. Она знала теперь, что долго будет сниться ей теневая рука, сжимающая ее в бесплотную горсть, леденя ужасом душу.
От невеселых раздумий отвлекла Нелли игра на клавирах, доносившаяся с нижнего этажа из залы. Кто-то подбирал веселую песню с энергическим припевом. Затем вступил женский голос, сперва поигравши руладами, а затем дополняя мотив словами.
— Я была молода,
Хороша хоть куда,
Бегал всяк за моею рукой!
Я смеялась в ответ,
Вместо «да» или «нет»
Отвечала я песней такой:
— Ступай, ступай, ступай!
Другую выбирай!
Не здесь ее ищи!
Ко мне не приставай!
Второй куплет застал Нелли уже на лестнице. Кто б там ни пел, а все лучше, чем ненарушимое безмолвие испуганных прислужниц и тоскливое безделье в роскошных комнатах без единой книги. Венедиктов не появлялся уже с неделю, и Нелли была б рада видеть даже его. Опасения, что друзья так и не разыщут ее, подтачивали душу, словно древоточец дом. Ах, безделье, навоз для цветов ядовитых!
— Я носила венец
Из разбитых сердец,
Что мне слезы мужские — вода!
Не придет, представлялось, веселью конец,
И все громче я пела тогда:
— Ступай, ступай, ступай!
Другую выбирай!
Не здесь ее ищи!
Ко мне не приставай!
Голос показался Нелли смутно знакомым. Она б уже наверное узнала его обладательницу, когда б услышала простую речь вместо пенья.
— Но один, всех милей,
Мне сказал у дверей:
«Пожалеешь, что слишком горда!
Я повыщиплю перышки птичке моей,
Больше ты не споешь никогда:
— Ступай, ступай, ступай!
Другую выбирай!
Не здесь ее ищи!
Ко мне не приставай!»
Ах, конечно же! Мелковатый утукк в зеленой ливрее почтительно распахнул перед Нелли двери. В зале было светлей обыкновенного из-за того, что парк в узких окнах сиял нешуточным уже снежным покровом. Лидия Гамаюнова, в фиалкового цвета платьи и лиловатой куафюре, сидела к Нелли в профиль. На сей раз о скромности речи не шло: в сложном сооружении из лент и кружав на голове красовался, в тон всему наряду, голландский цветок тюльпан, прежде виденный Нелли только на картинках. Вживе он, впрочем, напоминал самую скромную речную кувшинку, только что другого цвету. Разве лепестки чуть больше вытянуты, а так такой же мясистый да гладкий.
Странное дело, Гамаюнова показалась Нелли моложе, чем в предыдущие встречи. Тогда ей представлялось года двадцать два, теперь же — не более осьмнадцати.
— Он шагнул за порог,
Злая речь, как клинок,
Грудь навеки пронзила мою,
Злая песня моя, как раскаялась я,
Больше я никогда не спою:
— Ступай, ступай, ступай!
Другую выбирай!
Не здесь ее ищи!
Ко мне не приставай!
Лидия стремительно развернулась от клавир на вертящемся табурете.
— Песню сию сложила великая английская королева, — пояснила она. — Но в ней она солгала. Ни о ком не довелось ей пожалеть настолько, чтоб перестать смеяться над мужчинами. Того ради она не вышла замуж. Тебе сего не понять, девочка-мальчик, ты еще слишком дитя. Да ты и не станешь разбивать сердца, когда подрастешь, для того у тебя слишком сериозны глаза.
— А у тебя они лживы, — ответила Нелли, подходя к окну. Шары и пирамидки изуродованных ножницами садовника дерев казались слепленными из снега ребятишками. — Куда небось лживей, чем песня у той королевы.
