– Видишь, Олег, Павел спит себе и ни о чем не думает.
– Ему хорошо, у него детей нет, один живет. Вернее, дети-то есть, а жены нет, семьи нет. Они же развелись.
– Ну и зря, – заметил Бархатков. – Ты хоть не вздумай бросить свою Инну. И передай ей привет.
– Спасибо, передам, – сказал Пескаренко и усмехнулся.
– И не ухмыляйся, как придурок. Все идет хорошо.
Еще годик поработаем, а потом можно всю жизнь ничего не делать. Будем читать журналы, удить рыбу и писать статьи.
– Куда мы будем писать статьи?
Два охранника время от времени поглядывали на ученых. Водитель уверенно вел машину. Охранникам надо было развезти ученых по домам и через два дня забрать, доставить в лабораторию, которая размещалась километрах в семидесяти от города. Они имели на этот счет твердое указание от Савельева и никогда еще его не нарушали В положенное время автобус подъезжал к дому, забирал вначале Станислава Семеновича Бархаткова, который выходил из подъезда с неизменным дипломатом в руках, затем заезжали за Кормухиным и только потом за Олегом Пескаренко.
Без Олега, конечно, ни Кормухин, ни Станислав Семенович Бархатков ничего не смогли бы сделать. Ведь Олег Пескаренко был одареннейшим человеком, почти гением. И то, что умел делать он, было уникальным.
Кормухин и Бархатков понимали, что если бы этот еще молодой человек попал в хорошие руки и занимался чем-нибудь важным, то скорее всего, через десяток лет он стал бы лауреатом всех премий. Возможно, стал бы всемирно известным ученым.
А в этой стране, после всех пертурбаций, происшедших с ней, такие ученые были не нужны.
И почти год Олег маялся без работы, время от времени перебивался репетиторством, готовя всевозможных бездарей для поступления в вузы. Он был химик и биолог, читал на пяти языках. В течение полугода освоил компьютер и научился работать на нем так, что один мог заменить двадцать высококвалифицированных программистов. Потеряв такого человека – Бархатков это понимал, – все их тайное производство лишится очень важного звена, лишится своего мозга и двигателя. Все последние разработки были сделаны именно Олегом Пескаренко, тридцатишестилетним ученым в расцвете сил.
– Олег, может, тебе надо отдохнуть? Не два дня, а неделю или даже месяц?
– Я не знаю, Станислав Семенович, – пожал худыми плечами Олег Пескаренко, – я просто хочу все бросить.
– Разве тебе не интересно работать?
– Уже не интересно. Поначалу было занятно, а сейчас, когда все поставлено, мне нечего делать.
– Займись какой-нибудь проблемой. Мы тебе мешать не будем.
– Где? В этом засраном доме? Да тут нет и половины тех приборов, которые мне нужны.
– Приборы можно купить. Только скажи, какие – и их тут же привезут.
– Что, можно перевезти весь наш институт? Все лаборатории, компьютеры?
– Нет, конечно, – усмехнулся Бархатков, – но кое-что из необходимого тебе будет доставлено и смонтировано.
– Нет, я не хочу. Ведь все, что я ни сделаю', тут же используется на какие-то гадкие цели.
Охранники переглянулись и стали прислушиваться к разговору ученых. Савельев строго-настрого их предупредил, чтобы они слушали все, о чем те говорят. Слушали и запоминали, а затем докладывали ему.
Но до сих пор разговоры были обычными. И то, что Пескаренко спорил с Бархатковым – это тоже было обычным. Охранники знали, что Олег Пескаренко по складу своего характера очень скандальный человек и даже там, на объекте, как они его все называли, Пескаренко часто кричал и спорил, требуя то одно, то другое, возмущаясь качеством реактивов или несовершенством приборов.
Бархатков слушал и смотрел на своего ученика с пониманием. Он сам не обладал таким талантом, как Олег, не обладал даже десятой долей его одаренности.
А Кормухин, дремавший на заднем сиденье, вообще никогда не вникал в споры. Он был одиноким человеком: с семьей он расстался. Он жил один в большой трехкомнатной квартире, купленной для него Савельевым. Конечно, Кормухин уже тысячу раз отработал свою квартиру, но Савельев время от времени напоминал ученому, который занимался технологией производства наркотиков, о том, что тот обязан ему если не всем, то значительной частью своей удачливо сложившейся после развода жизнью.
