А те стучат себе деревяшками.
— А это кто? — опять вскочил Павел.
В полуста метрах от полотна, на черной земле, стояла птица в ржавом костюмчике с белыми рукавами.
— Это самец белой куропатки, — пояснил Гошка. — Куропач.
«Он же красив, этот куропач!»
— Почему он не белый? А, понимаю, в брачном наряде… А это кто?..
Но разглядеть «это» — темное, живым шаром прокатившееся под соснами, было невозможно.
— Заткнись, — сказал Павлу один из игравших охотников-шахматистов, Иван.
Он поднял голову. Лицо охотника широкое, малоподвижное. Низ увесист, лоб — узкой белой полоской. Иван пояснил:
— Вякаешь, соображать мешаешь.
Сказал и опустил глаза, уставясь на фигуры.
2
Стемнело. Цвета умерли. Вагон фурией летел в ночном лесу, мимо пятен редких полустанков. Клевали носом шахматисты, а фигурки их сами ходили по доске.
К двенадцати ночи дремали все (кроме Павла), привалясь к деревянным спинкам. «Лечу-грохочу, лечу-хохочу», — шумел поезд.
Спящих посещали виденья. Но Гошка еще сохранял, держал свою мысль. Хотя она и ходила кругами. Он вспоминал, как взял силу Мишка, по прозвищу Бульдог. Воротит в нужную для себя сторону — его, других. Правда, умно… Но в чем тут дело?
…А вот Павлу не спалось. Он лежал на скамье, и его сухому телу ее колеблющаяся, трясущаяся, дергающаяся жесткость не казалась неудобной. Он даже мог думать. И Павел спросил себя: что же бросило его в этот вагон с полузнакомыми людьми вон из города?
Или заставило его самого отбросить город, где родственники и знакомые и дом на окраине?
Он задумался (держась за край скамьи, чтобы не упасть) о своем последнем годе жизни и что получилось в нем.
Чужанин, Лешка, проклятый Чух!.. Он все объяснил Павлу.
Чужанин настаивал на космической версии. Издевался? Верил сам?.. Он даже принес и зачитал газетное сообщение о том, что-де астрономическими обсерваториями всего мира («Всего, старик!») приняты сигналы катастрофы, происшедшей в облаках космической пыли созвездия Лебедя. Там обнаружена рождающаяся сверхзвезда, иначе квазар («Вот это масштабы творчества!»).
На солнечную систему, втолковывал Чужанин, обрушились выброшенные квазаром космические частицы. Отсюда и повышенная активность солнца, и нарушения радиосвязи, и нашествие мышей-леммингов в Норвегии, и гриппы, бродящие по всему земному шару, и другие несчастья, так и просыпавшиеся на головы людей. У Наташи же был просто сердечный спазм, рождающий тоскливое настроение.
— Старик, она могла так рассуждать: ты будешь рядом с ней десять, двадцать, сто лет! А то, что несчастье шло не одно, — закон, — кончал он свои рассуждения.
Это Павел знал и сам.
Давно замечено — несчастья набрасываются стаей: визг, лай, укусы! Как будто городские собаки, ищущие по улицам острых ощущений. И всегда среди хвостатой мелкоты, жаждущей только попугать, есть добросовестный пес, кусающий до крови.
Схема личных несчастий Павла Герасимова была такова.
Наташа (невеста Павла) ощутила тоску, вызванную легким спазмом сердечных сосудов. Она не знала, что вина в том космическая, а искала ее рядом. Ей казалось, что жизнь идет без особых радостей, что Павел сух и неинтересен.
Так начались его несчастья.
Разуверить, разговорить ее он не мог — восточный грипп уложил его в постель ровно за три дня до этого. Он чихал в вафельное полотенце. Тем временем вирусы гриппа A1 перевернули свои молекулы в A2 и уложили поднявшегося было Павла еще на целую неделю. Следующий грипп — A3 — он перенес на ногах. Он пришел к Наташе — снегом на голову — и застал у нее Чужанина. Как говорится, накрыл.
А все поспешность — кинулся, повидать, видите ли, захотелось. Еще пренебрег современной удобной техникой. Предупреди он Наташу по телефону: буду, мол, тогда-то и в такое время. Жди, моя ягодка, — и личное его счастье сохранилось. А так Павел узнал то, чего и знать ему не было нужно.
Давно известно: где много знаний, там много и горя.
А еще месяца через два на Павла обрушилось следующее несчастье (или счастье — как посмотреть). Он вдруг ощутил себя не художником-серячком, каким боялся и умереть, а Изобразительным Гением.
Сначала Павел возликовал.
