Но если друзья спохватились вовремя, то борющегося в себе ведут к ближнему врачу (или зовут врача в дом), и тот усмиряет главного и смелого. Так друзья, искренне заботясь о здоровье человека, возвращают его на протоптанный путь здравого смысла.
…Нечто раскаленное вдвинулось в грудь и пресекло мое дыхание. Это крупное стало уничтожать мое малое «я», меня, себя… Спас меня нечаянно зашедший товарищ, вызвавший «скорую помощь». И теперь я то люблю, то боюсь того, беспощадно требовательного, сидящего во мне. И — слежу за ним.
С аэродрома я проехал прямо к вокзалу. Но было отменено подряд три электропоезда, и несколько часов я слонялся у красивых витрин.
Конечно, замешкался и свободного места в электричке не нашел. Пришлось мне ехать, держась за поручень, и в деревенском пыльном автобусе.
На дорожных выбоинах в моем желудке колыхался авиаобед — сыр, помидор, хлеб, чай. Мне казалось, что съеденное громко плещется.
Я стоял, ногами придерживая беспокойный, ерзающий чемодан. Меня охватывала тоска неудобства. Чем бы отвлечься? Я пошарил глазами, прислушался… И — нашелся интересный пассажир, длинный ростом мужчина в костюме с красной ниткой, в кирзовых грязных сапогах.
На коленях он держал, будто ребенка, оплетенную бутыль «Гамзы», а разговаривал теми словами, которые можно передать на бумаге одними точками. От его слов-точек хохотала веселая группа мужчин.
Я прислушивался: мужчина с бутылью оказался деревенским пастухом из соседнего с моим села Нивляны. Он зарабатывал фантастически много — триста рублей в месяц! И, как я мог понять, единственным грозовым облаком в его жизни был нивлянский бык.
Компания смеялась, заглушая рассказ. Но пробивался голос мужчины (это был не открывший себя яркий писатель), с огромной изобразительной силой рисовавший картину: бык догоняет, а потом сажает на рога какого-то уполномоченного.
…Поручень был выпачкан машинным маслом, дорожная галька стучалась в дно машины, поездка казалась глупой.
Что буду делать в деревне? Гулять не смогу, бык ходит в стаде. А если он погонится?.. Из-за сердца я не могу убежать, бык станет сажать меня на рога.
Что бы такое изобрести?
Можно, конечно, носить с собой тяжелую палку. Но разрешают ли бить совхозных быков? И получается, что я спешил, а бык станет портить мне отдых.
Но что делать, такова неприятная правда данного места. А моя правда? Она обидна — я не посмел. Но… это бывшая правда, нужно искать другую. Но где?.. В чем?..
…Автобус закряхтел как-то странно и, словно запнулся, остановился. Я качнулся вперед и спросил:
— Авария?
— Тебе выходить! Выходи скорей! — закричали мне все, слышавшие имя моей деревушки.
Я вышел. А деревня? Вот она, на ладони. Ее странные, непривычно огромные дома — десять! — ее широкие яблони.
А воздух-то, воздух! В нем чувствуется только округлая, упругая мягкость водяных паров. Моя прародина!..
Я жадно глядел. А навстречу шла босая старушка с полными ведрами. Это к удаче. Старушка вгляделась в меня.
— Соколик! — сказала певуче. — Да ты, никак, из Дедовых?.. Угадала?.. (Я кивнул.) Тогда зови меня Марь Антоновной. Потянуло, значит, на родину.
— Ага.
— Приехал… Ничего, сокол, комнату я тебе сосватаю, хотя дачников многовато. Но своему…
И, оставив ведра посреди улицы, пошла устраивать меня на жительство.
Это — умирающая деревенька. (Пожив, я точно узнал это.) Даже куры старые. Хозяйки говорят одна другой:
— Думала, помирает ряба, ан, яйцо несет…
— Моя бела снеслась, а сама глаза подкатила, в омороке лежит…
Впрочем, много ли надо старушкам? Огороды кормят их, престарелые куры тоже. Да пенсия…
Даже топливо не разоряет мудрых старушек — еду они готовят на экономичнейших керосинках.
