Черные думы как черви в навозе — ползают, сплетаются клубками. Не увидишь их, не ухватишь. Да и свои мысли бывают такие, что лучше их и не замечать. Но они есть, они скрытно копошатся, сплетаются, становятся делом. Все скрыто на этом свете. Муж не знает, что она ходила к его брату, что у нее отложена втихую, только для себя, кругленькая сумма, да еще и малая толика трехпроцентного верного займа. Потемки, потемки…
Так и жить надо — втихую.
После этой ночи Наталья все улыбалась. Как-то столкнулись глазами с Юрием, и губы Натальи покривились, глаза сузились — улыбка да и все, но какая жесткая. И вдруг ей захотелось выдвинуть язык. Так захотелось, что и губы раскрылись, и кончик языка завозился у зубов. Но — сдержалась. Юрий, даром что пентюх, но уловил.
— Ты это чего? — быстро спросил он.
— Так, — ответила Наталья.
В последних числах октября завернули морозы. И крепко — за тридцать градусов. Дымы лезли вверх, солнце торчало в них багровое, как севший чирей, снег под ногами скрипел картофельным крахмалом. Наталья с утра до ночи скребла и парила бочки. Налив в них воды, сыпала мятного листа, опускала туда раскаленные в печке дикие камни и прикрывала одежонкой — бучила. Вода бурлила, рвался наружу душистый пар.
Бочки были хорошие, давнишние, просоленные. Капусты она заготовила много, очень много. Механика этого дела была детски проста: свежая капуста стоит раза в четыре дешевле квашеной — если на килограммы. Вечерами бойко стучали ножи. Михаил, зажав кастрюлю промеж колен и положив на нее рубанок лезвием вверх, крошил морковку веселыми кружками.
Насолили четыре бочки, и все их, сопя и отдуваясь, трамбовал Юрий. Капуста скрипела под его кулаками. Пускала сок. Юрий совал в рот объемистую щепоть мятой капусты и громко жевал.
Целую неделю бочки стояли в тепле — капуста бродила, кисла, булькала, пускала пузыри и вкусно пахла. Ее несколько раз прокалывали длинной, острой палкой, и капуста дышала в проткнутые отверстия.
Оставшиеся листья склевали куры, а сами поели капустные кочерыжки. Их было так много, что часть дали псу, и тот, позванивая цепью, тоже грыз их.
Пришли дни ноябрьские, предпраздничные, утомительные.
Давно была готова брага, густая и пьяная. Мужики прикладывались к ней неоднократно и, вытерев губы, сначала восхищенно хрюкали, потом хвалили вполне членораздельно. Шестого ноября, раскалив печь, Наталья выпекла пироги и пирожки и прочую сдобу. Весь день в доме стояла страшная жара, и гора румяной снеди на столе росла да росла.
Был испечен рыбный пирог, и не один, а два пирога. Для себя и уважаемых гостей с кетой и рисом, для гостей поплоше — из чебаков, запеченных целиком, с костями, но тоже очень хороший пирог. Теперь они оба лежали под полотенцами — отдыхали.
Был испечен пирог мясной, пирог с яблоками, порезанными тонкими кружочками. Были пироги и с другой начинкой, как-то: морковный, картофельный и даже кисленький — с пареной калиной, привезенной свойственником издалека, из Натальиной родной деревни.
Сдоба тоже удалась. Были мягкие плюшки, помазанные сверху яйцом. Были пушечки, свернутые из сдобного теста. Зарядила их Наталья топленым маслом с сахарным песком. Хороши были и булочки с корицей и песочники — жирные, сыпучие такие.
Наталья раскраснелась, бегала туда-сюда, носила уголь и прочее.
Седьмого утром разбудила мужиков пораньше, сунула каждому по куску пирога, налила по рюмочке белой и отправила на демонстрацию. Начала готовиться сама. Они с Михаилом были давным-давно приглашены в гости. Все было обговорено заранее, планы построены, и они уже предвкушали разного рода приятности. И хотя явиться было назначено на четыре часа, Наталья начала сборы.
Она обошла весь дом, прибрала, подтерла в комнате и кухне полы. Слазила и в подпол, покормила куриц, насыпав им пшеницы, а одну, обезножевшую от земляной сырости, подняла наверх и сунула в самое теплое в доме место — в печурку, и тоже сыпнула зерна. Курица лежала на боку и то спокойно посматривала по сторонам, то поклевывала, постукивала, будто пальцем в окно.
Наталья разделась и в одной рубашке ходила по комнате, подошла к зеркалу — стара, стара, стара… Не вернешь молодость. Все уходит, и сама жизнь тоже — как вода между пальцев. Остаются усталость, обиды, мозоли… Ну и деньги. Можно будет куда-нибудь поехать. Скажем, в Сочи. Наталья села и стала думать о поездке, как будет сидеть в вагоне или плыть морем на белом пароходе, но ничего путного не придумала. Решила только, что дом оставлять ей никак нельзя. Не будет у нее никакого Сочи. В самом деле, на кого дом оставишь? На дурака Мишку? Да и от дома останется огрызок. Все возьмет себе черномазая стерва. А дом поднимала она, Наталья. И если разобраться, дом — это она.
