Положил тело Цезаря на жесткую обгоревшую траву у дороги, поправил ему голову. Начал массировать ему грудь.
Он сжимал и разжимал ее, плоскую, мокрую, липкую… И думалось, а что там воображают себе шоферы пролетающих машин, видя его и Цезаря?..
Каляев встал и потрогал затекшую поясницу. Да, собаку надо увезти. А деньги?.. Пошарив в нагрудном кармашке, он нашел три рубля. Это хорошо, за эти деньги их подвезут прямо к дому. Держа трехрублевку в руке, он поднял Цезаря и с ним вышел на дорогу.
И стал, держа руку так, чтобы трехрублевку освещали фары и не вырвал поднятый машинами ветер.
Машины неслись мимо — с грохотом, в вихрях пыли и бензиновой гари (Каляев захлебывался в ней, будто в воде). Яркие фары втягивались в светящуюся плоть ночного города.
Машины не останавливались. Будто кто-то отгородил Каляева и его собаку от остального мира прозрачной, но твердой стеной. За ней гремели самосвалы, звенели тела легковушек. И впервые за все прошедшие, беспокойные, рабочие годы Каляев ощутил себя старым.
Понял — работая, как черт, много и быстро, он строил мир для других. «Что же, это правильно, отцы строили нам, а мы детям!» Но было, было им сделано что-то неправильное. Что же?..
…Каляев стоял. Он держал на руках Цезаря (и болота, охоты, молодость свою). Руки его устали и затекли, он боялся уронить собаку.
…Машины ревели.
