Головой было лучше не шевелить. Глядеть тоже больно.
Все-все причиняло ему боль — тень и свет.
Сотнями отверстий дуршлаг причинял ему боль. Доска для резки хлеба — тоже, и мясорубка, и полотенце.
Удивительно, сколько боли могло поместиться в одной голове. «Вот Мишке достается, — с жалостью подумал Павел. — Сколько боли может влезть в такой шарабан?»
Павел привалился на руку и стал глотать все подряд лекарства.
— Теперь во мне произойдет химреакция, — бормотал он, ощущая кулачки слов, бивших в середку мозга. Он лег, уложил голову на подушку. Теперь она казалась ему отделяющейся, а шея — тонкой ниточкой.
Может быть, это смерть?
«Но я хочу жить! Я должен пережить Володьку, сидящего в тюрьме. Он ничего не говорил на суде, значит, хочет расчесться потом. Я должен перегнать Чуха в живописи». («Стук-стук-стук…» — били кулачки снизу вверх, и мозг вздрагивал и корчился.)
…Подошла тетка. Полу тяжело было держать ее. Павел чувствовал сгибанье и поскрипыванье дощатых хребтов.
— Боже, сбереги его, боже, сбереги его, — говорила тетка.
Джек тронул щеку холодным носом. Павел дал ему руку — тот стал лизать мокрым языком. Горячесть его языка отзывалась в затылке.
— Уходи, — сказал ему Павел.
— Боже, сохрани мне его, — бормотала старуха. Она мочила полотенце и клала на голову Павла. В темном свете ей казалось, что глаза Павла впадают глубже и нос острится. Ей было страшно — ночь, одна… Она манила Джека и гладила его голову.
…В девять утра она пошла в диспансер и позвала Ивана Васильевича. Тот обогнал ее и нашел Павла спящим, с успокоенной температурой.
Он глядел на язык, проверял давление, работая резиновой грушкой.
Нашел работу нервов. Рекомендовал покой, аспирин и воздух, максимум свежего воздуха. Назначил спанье на улице в теплом мешке и легкое питание — омлеты, вареная курица, желе…
— Так вот к чему тебе приснился маринад! — ахнула тетка. — Ты был замаринован в своей комнате.
— Свежий, обязательно свежий воздух!
«Однако какой он чувствительный, — соображал Иван Васильевич. — Придется регулировать ему нервишки».
— Пейте витамины, Б-комплекс, — говорил он. — И не скисайте.
Ему казалось, что Павел угрюм. С врачебной игрецой он успокаивал его:
— Сегодня мы поднимемся, мы будем ходить, мы будем умницей…
— Постараюсь, — угрюмо сказал Павел.
— Он будет в саду, у яблонь, — обещала тетка врачу.
1
У тетки была давняя вражда с дроздами. Обстоятельства этого дела таковы: среди прочих яблонь в саду произрастали два дичка. Эти некультурные яблони в углу сада с давних времен плодились мелко и уксусно-кисло.
В одном дички были хороши. Когда осенним днем Павел возвращался усталый и жаждущий пить, то любил рвать яблочки, сгребая их пальцами с веток, и всю пригоршню ссыпать себе в рот, отсасывая мякоть.
Это освежало, прогоняло жажду. Своеобразная кислинка часами сидела во рту, а если подышать, раскрыв губы, то чувствовался аромат яблок.
Дрозды рассматривали яблочки как основу своего питания, тетка же открыла в них витамин. Он укреплял ее сердечную мышцу, снимал дневную усталость. В этом году дички хорошо потрудились: выбросили свежие побеги, цвели — будто пенились. Пчелы прилетали и с загородных пасек — гул стоял! Шмели ползали с цветка на цветок бархатными мышатами. Даже синие мухи присаживались на цветы, а прохожие глядели поверх калитки.
Теперь яблочки вызрели, от заморозков они помягчели и сморщились. Они едва держались на тонких плодоножках. Тетка строила план заготовки их на зиму.
Но поналетели дрозды. Что-то приманило их в город — несметным числом.
Они торчали в каждом саду, лишь бы росли в нем рябина, яблоня, боярышник.
Плотность нынешнего дроздиного постоя была высокой, на каждый сад приходилось по шесть — восемь птиц. На окраине же, где разместились мичуринского типа сады или входил в город лес, держались крупные их стаи.
Тетка поручила Павлу охрану яблочек.
«Воздушку» взяли у соседа Борьки. Он был практичен и требовал за прокат ружья досыта этих же самых яблочек. Отверг морковь, отказался от конфет — так был принципиален.
— Но только есть будешь один раз, — сказала тетка.
