Да, цель была, а где здоровье? Последнее время Павел раскис. Слабость была в коленях, и с легкими нехорошо. На рентгене открыт новый мягкий очажок.
Павел ходил на уколы, глотал паск — без особого прока. Колоться стало нехорошо: новая сестра Евгеша имела склонность к рационализации. Она готовила пять или шесть шприцев и вызывала мужчин. Приказав спустить брюки, выстраивала их в ряд, и каждый получал, что ему причиталось.
Уколотых Евгешей отличали по нервному, с подскоком, шаганью — рука у нее была тяжелая, больные назвали ее «Евгешина десница». Павла лечили, но болело под лопаткой, бывали ватные руки и пустая голова. Что особенно удручало Павла. Нужно было резаться весной, сейчас бы и дело в сторону.
2
Павел встал в шесть утра.
Разбудил его Джек, лизнув в нос, — и тут же заработал будильник. Сильно! Павел увидел кусок дикого сна, будто бы ломились к нему в окна и двери.
Павел грозился стрелять, но происходило обычное для диких снов — курок ружья опускался с бессильной медлительностью, стволы гнулись.
Но, может быть, лизал его Джек после звонка. Обжег горячим языком, сказав им: «Проснись, хозяин!» И стоял рядом, поскуливая, умница.
…Павел сел в постели, медленно приходил в себя. Так же смутно ворочались в нем и разбойничьи рожи, и соображения о уме Джека. А за окном стояли в ряд люди. Они говорили восточное слово: «Кабуль»… Нет, так: «Кап-буль!.. Кап-кап-буль!..» Ага, дождь (Павел зевнул).
Должен падать снег, а это дождь лез — сыростью — в форточку. Вместе с ним входили запахи листьев, вялых трав и химического завода.
Павел снова лег. Он накрылся с головой, стал согреваться и засыпать. И опять дикий звон будильника и рожи, глядящие в развороченный потолок. А те, за окном, болтали не переставая…
Он сел в постели, не понимая, приснилось или было на самом деле то, первое, пробуждение.
На полу лежали фонарные пятна. Доски его налиты холодом. Светился циферблат будильника. Около кровати молотит хвостом Джек. Он пах по-щенячьи, пригорелым молоком. В глазах его отблескивали две желтые точки.
— Ничего, ничего, старик, — говорил Павел, зевая. — Я проснулся, встаю.
Он включил свет и стал менять белье. (Ночное сунул под кровать.)
— Сначала зарядка, — сказал Павел и стал разминать мускулы ног. Они еще спали, были жидкие. — Просыпайтесь, просыпайтесь, — говорил он и взял со спинки стула другое белье — свежее и холодное. Застучав зубами, оделся.
Теперь он полностью пробудился — увидел рысь на стене, услышал теткин храп, то и дело переходивший в носовые разнообразные присвисты, наружные звуки: проходили машины, взревывали, гремели кузовами. Натужен их голос, недоволен. Должно быть, им тоже хотелось дремать в теплых, сухих гаражах.
Джек взглядывал на него. Но идти на улицу гулять, вдыхать воздух, набираться бодрости на весь день не было сил.
Заскулил Джек.
— Встаю! — ответил Павел и поднялся. Так, стоя, он съел завтрак — булочку с маслом, выпил два стакана густого и сладкого кофе из термоса (вторую булочку ел Джек).
Запах кофе повис в комнате, вкусный и добрый. Вот уже и бодрость, и голова работает.
«А в полдень еще хлебну лимонника».
Джек шел к двери — было время их первого моциона.
…Воздух был густ и мягок. Дождь сыпался на плащ, дробил по капюшону. Павел с Джеком прошли свою норму — обошли четыре раза квартал. Народ еще только просыпался, улицы были пустынны и раскисли от дождя.
Дикая птица, уже начавшая свой день, крутилась в палисадниках: Павел с Джеком то и дело вспугивали дроздов и даже подняли серую куропатку, непонятно зачем явившуюся в город.
Она переходила дорогу и, наткнувшись на них, взлетела, пошла воздухом — вдоль улицы.
Джек замер — так положено легавому псу.
Попался им пес-сосед, добрый знакомый. Приветствуя их, махал грязным хвостом. Он прошелся с ними.
Сделав моцион, они вернулись.
Тетка уже протапливала печь сухими листьями, гнала вон из дома набравшуюся через форточки сырость. Вынимала листья из мешка и пригоршнями совала в топку. Но дым лез обратно. Тетка морщилась, отворачивала лицо. Руки ее были в саже до локтя.
Дым был с вкусом весеннего костра. Павел позвал Джека и закрыл дверь комнаты.
