Он отодвинулся к стене, и она легла. Твердое его тело пахло сеном тех луговых — сборных — трав, что перележали неубранными. Такой запах трав она знала по работам в колхозах, на сенокосе.
— Ты другая сегодня, — сказал Володька. — Будто рыба. — Он охватил ее руку и сдавил пальцами. Не руки, клещи… Она вырвала руку и повернулась к нему спиной. Жарко, тесно. «Завтра же куплю себе раскладушку».
— Что значит — другая? — сказала она.
— Чую, виляешь. Смотри, заведешь лягаша, выкину отсюда, как кутенка! Я — не Пашка.
— Спать, спать… Я устала смертельно… (Ей была страшна его догадливость.)
— Говорю это, чтобы знала наперед. Теперь сиди тихо — ты вся моя, аж до последней кастрюли.
Он засмеялся резким смехом и потянулся, доставая со стула сигареты, и она задохнулась на мгновенье под его тяжестью. Потом обычным голосом и как всегда бессвязно он рассказал ей свой день. Киношка, покупка овощей на зиму, приход Михаила, его идея о расширении жилплощади. До трех комнат. Можно будет и Михаила подселить, он полезен.
— Должны нам дать, должны. Мишка говорит, твоя работа такая, обязательно дадут.
…Он был с ней нежней обычного. Пришла их ночь. Редки теперь были эти ночи, о которых она не рискнула бы сказать подруге, даже самой близкой. Они, чужие, стали одним и совершили полет в черноту, нырнули в бездну а затем вернулись обратно. И, ненавидя и любя, она прижималась, и снова полет. И она падает-падает, и ей сладко. Но Владимир стряхнул это с себя, как купавшаяся собака воду, сел и закурил.
Он курил и рассуждал о зиме, о солке огурцов к выпивке, о Михаиле, опять ловко обманувшем врачей.
Наташа зябла плечами. Странные, жалкие, страшные люди! Уходящие. Таких в будущее не пустят, нет.
5
Павел щелкнул выключателем, осветил комнату. Свет был услужливый, быстрый. Павел впервые радостно удивился ему. Еще удобству и доброте старого кресла, широкого стола и лампы с железным абажуром. Это было его одиночество, но хорошо устроенное, чтобы работать. Павел пил вечерний чай («Хорошо, один»), сел к столу и поворочал бумаги просто так. («Хорошо, один».)
Разобрал постель и лег в нее, жестко-прохладную. Вытянулся: «Хорошо, один». Взял Катю и Наташу и поставил их рядом — такие они разные. «Кати я, слава богу, не стою», — сказал себе и подумал, что и без нее хорошо. И — заснул. Но тотчас ему приснились лес и Наташа — убегающей.
Он проснулся: Наташа стояла в темном углу, манила пальцем. Исчезла. Павел подозвал Джека и зарылся пальцами в его шерсть. Это успокоило: шерсть такая шелковистая и сухая.
— Никого нам с тобой не надо, — сказал он Джеку и сел на постели. Но тотчас же встал, так беспокойно было ему.
Босой, закутавшись в одеяло, он стал расхаживать по комнате. (Тетка еще не ложилась, читала в кухне толстую какую-то книгу.) Бродя, Павел думал о завтрашней работе. Он озяб и заставил себя делать гимнастику. Затем включил настольную лампочку, сел и стал писать дневник.
В форточку летели садовые моли. Джек взобрался на стул к окну и хапал их на лету. Павлу слышалось это хапанье и неумолчное громыхание далекой машины. Была она то близко, то далеко, и он попытался разобраться в улицах, где она проходила. Не смог.
— А запишу-ка я впечатления этой ночи.
Он хотел писать о Джеке и машине, но начеркал абрис Наташи — зеленым шариком. Глаза и волосы сделал красные. М-да, ведьма, но прельстительна. Синим шариком он вывел: «Наташа, Наташа! Что мне с тобой делать?»
Зажмурился — теперь Наташа ему чудилась целующейся. Полузакрыты ее глаза.
…В час ночи пришла тетка. Стояла, смотрела на него.
— Может, тебя с уголька обрызнуть?
— Ладно, ладно, уходи.
— Опять привораживает, стерва. Ишь, нос заострился. Вас сегодня видели.
— Врач?
— Делов-то ему за тобой смотреть. Никин видел и мне рассказал. Ну, как вы решили? Втроем жить?
Павел молчал.
— Ей всех вас нужно. Один молод и красив, второй много зарабатывает. Не баба, а султан турецкий! Так и надо вашего брата! Ты сам-то как ее понимаешь? А если тот узнает? Он те запросто по шее накостыляет.
Павел погасил свет, и тетка ушла. Зато опять пришла Наташа. Павел отгонял ее рассуждениями.
