Посреди комнаты установлена деревянная массивная тренога с начатой и засохшей картиной. Иван Васильевич подошел ближе — на холсте красные, серые и земляные пятна. Сощурился — все равно непонятно.
— Вы, я вижу, работаете, — сказал Иван Васильевич, отходя и садясь в углу на жесткий стул. Отсюда красные пятна слились и образовали рисунок вечерних домов. Но еще какие-то серо-зеленые пятна были нашлепаны на верху холста. Чтобы разобраться в них, по-видимому, надо отойти еще дальше, за стену.
— Что это вы пишете?
— Это пустяки, подмалевок… Старый.
— Красные дома, как я понимаю, это здания из кирпича. А вот пятна?
— Летящие птицы, — угрюмо ответил Павел. А теперь нужно объяснить врачу, что он не только над картиной работает, но и болеет по всем правилам: спит восемь часов, придерживается диеты и глотает таблетки — три раза в день и по восемь штук. — Чтобы рука не забыла, — говорил он. — Тренаж. Писать эту картину буду зимой. — Он подумал немного и добавил: — Следующей.
А сам прислушивался к стукотне на кухне, к шипенью сковородки. Вползла сладко-едкая струйка масляного чада, и Павел сообразил, что разговор минут через пять будет разорван приглашением тетки поужинать вместе.
— А когда мы вас поставим на ноги, чем вы намерены заняться? (Врач оперся на портфель, поставив его на колени.)
Павел стал перечислять: участие в выставках (областных), писанье этюдов и т. п. Говоря, прислушивался: тетка шла к ним. Под ее ногами постанывали половицы. «Первая… третья… пятая», — считал Павел. Тетка вошла в парадном халате. Широкая, расцвеченная. Глаза ее и щеки сияли.
— Прошу откушать, чем бог послал, — сказала она врачу.
— Что вы! Что вы!
Иван Васильевич, прихватив портфель, испуганно поднялся.
— Не могу, меня дома жена ждет.
— Вы обидите меня как хозяйку, — сказала тетка. — Всех, кроме моего Павла (он холостяк), дома ждет жена.
Иван Васильевич шевельнул ноздрями — вкусно. Соблазн, соблазн. «Уговаривайте же меня, уговаривайте», — думал Иван Васильевич.
— Я уж и стол накрыла, — сказала тетка, становясь в дверной проем. — Покушайте на скорую руку.
— Ну, что с вами поделаешь, — сказал он. — Я, признаться, и не обедал сегодня, не успел.
Павел был доволен — неприятный разговор кончился. А завтра он придет на прием, продлит больничный лист и получит новые таблетки. И все будет хорошо.
…Тетка любила и умела угощать. Ее запасы были рассчитаны на внезапность.
Павел с усмешкой глядел на яркий стол: красное, белое, зеленое — салаты! Да еще стояла чекушечка.
Павел налил водки в невысокие рюмочки.
— И тебе? — спросил он тетку, останавливая горлышко у третьей рюмки.
— А чем я хуже вас?
— Браво!.. — сказал врач и поклонился тетке. — Простите, не знаю вашего имени-отчества.
Тетка сказала.
— За здоровье больного!
Выпили. Тетка, обтерев губы тыльной стороной ладони, сказала:
— Смотри, Паша, как ведут себя в гостях воспитанные люди. Учись! Ты же в гостях вечно молчишь, как букараш.
И дала врачу котлетку.
— Что вы думаете об этом годе? — спросила тетка. — Солнце-то, говорят, пятнами покрывается.
— Ничего, это пройдет, — отвечал доктор и посыпал котлетку резаным укропом. — Конечно, год тяжелый, радиация. У нас повышенное количество больных, терапевты жалуются на инфаркты, психиатры сбились с ног.
— А если безрукавку из кровельного железа сделать? Им хоть можно отгородиться?
— Железо, я думаю, они не пробьют, — отвечал врач. — Так ведь умучаетесь. В жару будет жарко, в холод — оледенит. Нет ли у вас горчицы?..
Горчица нашлась. Сытый Павел ковырял вилкой узко порезанную капусту. Ему хотелось говорить. Язык все пошевеливался, трогал небо, проходился по зубам.
«Молчать, только молчать…» — приказывал ему Павел.
Тетка же выспрашивала Ивана Васильевича о диете, и тот учил ее приготовлению киселя из овсяных хлопьев. Врач съел еще котлетку, он довольно улыбался и своим трескучим голоском давал медицинские советы.
— Я думаю, — сказал вдруг Павел, — овсяные хлопья, паск — они не решают вопроса ценности жизни, то есть полезности ее.
Иван Васильевич сгустил на лбу морщинки.
— Да вы не слушайте его! — махнула рукой тетка и придвинула какую-то красную закуску.
