И все равно хорошо — вертикали стен, электрические часы величиной с таз…
Да, да, в городе царили прямая линия и точно измеряемое время. Он был выражением человека с теодолитом и логарифмами для расчетов, с ясной целью и умной головой.
Логика построенного им города была четка. Она исходила из убеждения, что прямая есть кратчайшее расстояние между двумя точками, что в окружности содержится именно 360 градусов, что вертикаль устанавливается посредством отвеса из длинной и прочной нити с привязанным к ее концу грузиком.
И это было хорошо.
В лесу и поле все кружило, уводя Павла по спирали черт знает куда, в путаницу, смещение понятий. В городе путь его мысли станет прям, здесь только и можно точно мыслить. (Решающий все внезапной догадкой, импульсом, Павел очень любил это слово — «мыслить».)
2
Вернувшись домой, Павел тотчас распределил время по часовой сетке города.
Вставал он в шесть утра, вместе с заводскими рабочими. Завтракал в семь, со служащими. Ложился же спать не раньше двенадцати ночи, как всякий уважающий себя труженик искусства. Но хватило его на первые только дни, а из всех нововведений удержалось одно — привычка размышлять перед сном.
Он брал теткин ватник, клал его на верхнюю ступень крыльца и садился. Защитив таким образом от простуды свой крестец, он ставил локти на колени, подбородок упирал в ладони и думал.
В размышлениях Павел ходил кругами. Ладно, он переменит жизнь, но ради чего? Должна быть цель.
В деревне ему казалось важнейшим: первое — уговор человека не вредить лесу и населению его; второе — задача сохранения слепков с природы (рисунок, фото) до тех времен, когда ее, природы, в сущности, уже и не будет.
Но теперь пришли сомнения.
Вот город, железнее и бетоннее которого ничего нет на свете.
От него идет угроза природе, здесь все живое и растительное сжато в кулак. Но все же прилипчивые топольки спокойно начинают свою жизнь в каждой трещине асфальта, а иные забираются даже на крыши, устраиваясь в принесенной ветром пыли.
Пусть они умрут там, на крышах и в асфальтах, но они есть, это факт.
Грибы шампиньоны то и дело взламывают асфальт, а ночные бабочки покидают леса и летят в город, на свет его огней. Одни гибнут в нем, но другие приноравливаются и живут здесь, дают племя.
Многие птицы зимуют в городе (синицы, чечетки, снегири), им здесь сытнее и теплей.
Вот и сейчас в небе крутятся летучие мыши, в окна на свет лезут моли, и ворочается в тополе, в самой его верхушке, воробьиная стая — разговаривает о чем-то и все не может заснуть.
А сегодня утром он лично видел молодую кукушку. Спрашивается: зачем каждую осень в город набиваются молодые кукушки и живут в садах — с середины июля до середины августа?
Что им здесь надо? Не поймешь…
И вдруг ему подумалось абсолютно неожиданное. Такое, что от восторга он кулаком ударил себя по колену. Сильно, до боли. «Вот оно где! Почему же я ранее этого не заметил?» — упрекнул Павел себя. Он поднялся, прохромал в комнату, взял лист бумаги и написал на нем кирпичным шрифтом три раза подряд: «Стать рацио!», «Стать рацио!», «Стать рацио!». Но думал уже совсем о другом.
Он писал толстым карандашом, нажимал, не жалея грифеля. Написав, прикнопил бумагу к стене.
— Иначе я не смогу ничего сделать, — бормотал он.
— А что это такое, «рацио»? — спросила тетка.
— Рацио — это человек, который живет головой, — пояснил Павел.
Тетка подумала и сказала:
— Чтобы жить головой, надо ее иметь.
Тетка стояла около него. Выбивались из-под платка хвостики волос. Очки цеплялись за уши петлями белых резинок.
Это была гордость тетки — никуда не годные очки, используемые лет пятнадцать подряд. Стекла их были царапаные, оправа сломанная и годна только в мусорное ведро.
А у запавшего рта тетки сбегались морщинки. Они узились. Сейчас она скажет: «Если бы ты был умен, как твой отец…»
— Если бы ты был умен, как твой отец, — сказала тетка, — тогда можно быть рацио. Но ты пошел в мать. Она была прекрасной женой, не спорю, но приглуповата. Мужчины любят таких.
Здесь надо было встать на дыбы, защитить мать, но Павел смолчал. Он был целиком в придуманном: вывод был громаден.
