По широкой воде проносилась белая конструкция — судно на крыльях. Оно не вспарывало плоскость, а летело над ней.
Фоном белому судну служило небо, видное из края в край. Чух скрестил руки. Очки его горели закатным светом.
— Вот где надо жить и работать, — говорил он. — Нет, ты смотри, какое действие на человеческую психику оказывает простор! Смотришь и хочешь великого… Я понимаю отчего: эта громадная водяная плоскость заставляет принимать ее масштаб. Да, здесь надо работать! Жить в городе, пропитываться им, а здесь освобождаться и все мерить этой громадной меркой. Глупо отсюда ехать на юг, надо сажать здесь, по лесам, современные зданьица, строить санатории.
Павел вздохнул. Чух скосил на него глаз — круглый и беспокойный. Сказал:
— Давай логово мне поищем.
— Селись ко мне, — предложил Павел.
— Не-ет, ты волком завоешь, живя рядом. У меня особые требования. Мне и ход отдельный надо. Я ведь не аскет.
— Я слышал, у Петровых… — начал Павел.
— Не-ет, ты уж не мешайся, я сам найду.
4
Когда они сходили с кручи, навстречу им попался толстый егерь в белой рубашке и сандалиях из пластмассовых тонких ремешков. Он шел с биноклем осматривать море.
И замахал им, будто знакомый. Чужанин поднял бровь.
— Он не признается, что мыл золотишко, — сказал, подошедши, егерь и мигнул на Павла.
Чужанин засмеялся:
— Мыл, мыл! Он все делал!
— То-то же! Меня не проведешь, нет.
— Тогда определите мне эту птицу, — Павел пихнул Чужанина. Егерь посерьезнел.
— Этот сложен, — сказал он. — Сообразим-ка. Руки чисты, без мозолей и иных признаков труда, а мизинец скрюченный, как бывает у карманного вора. Нет, не карманник, габариты руки не подходят. Склонен к проявлениям ловкости рук? Избегает черного труда… Лоб высокий, глаз, простите, сорочий. Итак: по глазам и рукам он жулик, но лоб имеет кандидата наук. А пахнет скипидаром. Гм, скипидарное растирание? Так решена задача: городской прохиндей с приступом радикулита!
— Ха-ха-ха! (Это Чух.)
— Хо-хо-хо! (Егерь.)
Павел улыбался. Егерь же был в восторге. Он схватил их обоих и качнул, надавив пузом. Сильный мужчина: художники, шатнувшись, переступили ногами.
— Главное — для леса моего вы безопасны! А по случаю сему приглашаю к себе на баню и чай с малиной. Деревенское удовольствие, лесное.
— Кончится скоро ваш лес, — сказал Павел. (Егерь, улыбаясь, смотрел на него.) — Он хочет пансионаты ставить, прохиндей-то. Курорты.
— И правильно! Я здесь свою стенокардию вышиб. Конечно, надо ставить.
— И пропадет лес.
— Да нет же, не пропадет. Вот у нас есть родничок, полезный для желудка. И надо бы поставить санаторий. Тогда уж наверняка лес не тронут. Резерв свежего воздуха больным нужен? Нужен. Э-эх, понимать ситуацию надо.
И Чух подтвердил Павлу:
— Понимать надо, дурья башка.
Чух эту ночь спал у Павла.
— Слушай, отчего ты такой умный? — спросил тот, ложась после чая и легкой баньки (поиск квартиры отложили на завтра). — Я вот ничего не понимаю в жизни.
Чух буркнул неразборчивое и отвернулся. Должно быть, ответа на вопрос не было. Так — один умный в жизни, а другой ходит в ней дурак дураком.
Чужанин заснул быстро. Он захрапел густым, сотрясающим стены храпом, и Павлу стало жалко чуховскую жену. Сам он не спал, припоминал подробности этого вечера, разговор о протезах, рисовую кашу, голубую майку летчика, егеря.
Они славно — втроем — выпарились в баньке, напились малинового чаю до испарины, до выступания пота в виде прозрачных и маленьких капель из всех кожных пор.
Жар баньки еще не вышел из Павла: стена холодила, и приятно было прижать пятки к железным прутьям кровати. Перовая большая подушка жгла голову. «Но отчего Лешка не спросил о Наталье?» — задумался было Павел, но его отвлекли комары. Они то и дело пикировали на Павла, но ели неподвижного Чуха. Насытясь, взлетали и повисали на потолке, будто соринки.
«Отчего он молчит?.. Не хочет дразнить меня? Или все это кажется ему нормальной схемой жизни?»
…Последний комар запищал часа в два. Затем только с моря доносились слабые машинные стуки да по временам в окно моргали зеленые вспышки. В четыре утра запели петухи, и на востоке появилось пятно — серое. А там от серого, явившегося в материи ночи, выросло утро в розовую бабочку, взлетевшую косо за лесом и прикрывшую все обширным крылом.
