Еще одна олигархическая жена, лет тридцати пяти, подставилась как-то очень странно: все ее крупное мясистое тело украшали алые брызги, словно неизлечимая болезнь оставила свой зловещий след в виде кровавой сыпи.
Словом, женщины вопили, мужики рычали и хрипели, и только моя Юлька, дура дурой, пребывала в абсолютно чистом виде. Ни единого пятнышка, ни малейшей полоски! Она ловко уходила от погони, подныривая под кусты, сливаясь с цветами, один раз даже вскарабкалась на пальму, пропуская под собой возбужденного охотника.
Скорее всего, поняла я, в тот момент, когда объясняли правила игры, Юлька углубилась в свои печальные мысли о нашем Максе, вот все и прослушала. Теперь думает, что кто чище, тот выиграл.
Наивная! Чистота – даже не вчерашний, а позавчерашний день. А сегодня – чем ярче, чем экстравагантнее, тем больше шансов.
Охота, видимо, входила в завершающую стадию: модели были просто залиты краской, представляя собой полноценную палитру. Белужка все же умудрилась наткнуться на красный маркер, и теперь на сочной зелени ее тела цвели прекрасные алые пионы. Или маки. Какая разница? Повезло наконец и пышнотелой тете, ее пригрели сразу синим и желтым. Причем с разных сторон. И теперь, если бы синий поменять на зеленый, она бы оказалась – вылитый светофор!
Остальные выглядели просто неопрятно заляпанными, будто вывалявшимися в жидкой грязи. И только моя Юлька оставалась по-прежнему девственно чистой. Дура.
– У меня краска закончилась! – огорченно поднял автомат один из захватчиков.
– И у меня, – присоединился второй.
Тут же из леса вышли еще трое. Звуки выстрелов стали реже, женские крики уже не так будоражили умы и иные части мужских тел. Это было наглядно.
Дичи до срока запрещено было показываться из непроходимых джунглей, потому живые холсты прятались за пальмами. Все, кроме Юльки. Эта ненормальная вдруг ни с того ни с сего вышла на поляну, где отдыхали притомившиеся охотники.
Она возникла перед ними совершенно обнаженная (даже трусики сняла, свинюшка такая!), молочно-белая, тоненькая, светящаяся. Розовые сосочки, как перламутровые пуговички, торчали вперед. По зрителям прошло волнение.
– Ну что, конкистадоры! – обратилась к застывшим мужикам Юлька. – Вот она я, перед вами! Палите!
Охотники, не ожидавшие такой беспримерной подлянки, совершенно ошарашенные девчоночьей красотой, юностью и наглостью, одновременно ломающие голову над тем, как это они все вместе так активно промазали, что на дичи – ни пятнышка, сначала изумленно отвесили подбородки, а потом схватились за оружие.
– Ну? – поддразнила их Юлька, высунув кончик розового, как соски, языка. – Что, нет пороха в пороховницах? Эх вы, а еще олигархи!
Дичь, спрятавшаяся в кустах, солидарно и громко захихикала. Зрители оживились.
– Так их, Юлдуз! – крикнул дядя Сема. – Импотенты конченые!
Охотники напряглись. Похоже, общая победа оборачивалась поражением. Публика на трибунах начала улюлюкать и хихикать, отпуская недвусмысленные реплики по поводу наличия и отсутствия целкости, меткости и иных сугубо мужских качеств.
Юлька, разведя в стороны руки, красиво изгибалась под продолжающуюся этническую музыку. Видно, татарская кровь, почуявшая зов степей, требовала абсолютного повержения противника. Кто-то из охотников, не выдержав пытки насмешками и голым юным телом, первым нажал на крючок. Маркер пукнул и обдал Юльку туманной оранжевой взвесью. И тут же в расстрел невинной девчонки включились, как сумасшедшие, остальные каратели. Оружие жалобно потрескивало, на Юльку просыпались мелкие, почти невидимые брызги.
Палили безумные охотники долго и бестолково. А когда наконец остановились, оказалось, что моя девочка, как совершенная статуя работы Микеланджело, покрыта сияющей переливчатой пленкой. Ни одного из основных цветов различить было невозможно, настолько мелки и невесомы оказались брызги краски, исторгнутые умирающими автоматами. Поэтому тело просто лучилось радужным многоцветьем, словно золотая скульптура сияла под солнцем, вбирая в себя все его оттенки и лучи.
Завороженный народ изумленно застыл, а потом грянули аплодисменты.
