– А чего терпит?! – возмутилась я. – Смерти ждет?
– Да так-то ждать можно. Он ее в Лондоне поселил. Прилетает только на выходные, а всю неделю она свободна, живи в свое удовольствие! Денег – завались. Квартира – в самом центре, причем на Таньку записана. Я бы тоже так потерпела. Потом найдет себе какого-нибудь англичанина. Знаешь, как там наши девки котируются!
– Ну да. Так он ее и отпустит!
– Конечно, отпустит! Она ему через годик надоест, другую найдет. А квартира, шмотки, деньги и брюллики при ней останутся. Если выживет, конечно. Слушай, Дашка, клевая ты чувиха, пойдем еще выпьем?
В этот момент румяная счастливая Юлька лихо крутанулась прямо передо мной, исполняя заученный вираж.
– Дашка, ну ты вообще! Мы тебя обыскались!
– Ладно, Дашка, пока! Похромаю, – поднялась Алина. – Может, еще пересечемся.
– Это кто? – подозрительно спросил подъехавший Макс.
– Так, знакомая по работе.
– Она что, пьяная?
– Нет, упала, ногу ушибла.
– Ясно, компресс прямо на лыжне делала. – Макс носком лыжи ловко подбросил вверх пустой коньячный бутылек, поймал рукою, сунул в карман. – Разбрасывать-то зачем? Кто-нибудь на скорости наскочит – беда будет.
– Чего ты мне выговариваешь! – огрызнулась я. – Я, что ли, пила?
– Да ладно, пойдем кататься! Должен же я тебя хоть чему-нибудь научить!
– Я не хочу. Мне и так хорошо. Гуляю, воздухом дышу, никого не трогаю. Лучше пойдемте кофе попьем – чего-то я озябла.
– Пойдемте, пойдемте! – застучала палками Юлька. – А потом на сноуборде, да, Макс?
– Посмотрим, – уклончиво ответил наш спутник.
В баре неподалеку, где мы заказали кофе и горячие пирожки с вишней, Макс вдруг словно забыл о существовании Юльки. Он заглядывал мне в глаза, рассказывал анекдоты, умело пародировал известных людей. Я хохотала, как подорванная, а Юлька хмурилась все больше и больше. Наконец она встала, громко отодвинув стул.
– Я в номер пошла. А вы тут развлекайтесь!
Оторопев от такого заявления, я даже не нашлась, что сказать, а Макс равнодушно повернул к Юльке голову и промолвил:
– Иди, деточка, отдохни, как раз тихий час.
– Ты что? – уставилась я на Макса. – Обалдел?
– Да пусть уже идет, – махнул он рукой, – надоела, хоть вдвоем побудем.
– Кто?
– Мы с тобой, Даш, – он накрыл мою руку своей ладонью, – ты думаешь, я с Юлькой просто так валандаюсь? Мне рядом с тобой быть хочется.
– Мальчик, – тут же обидела его я, – ты в себе ли? Да ты мне в сыновья годишься!
– И что? – совершенно не обиделся он. – Выглядишь ты вполне, лет так на двадцать восемь, не больше, твоих сорока никто не даст, а потом. Сейчас в моде такие браки, когда жена старше мужа.
– Каких сорока? Какая жена? – задохнулась от возмущения я. – Ты что, перекатался? Или голову на склоне совсем отшиб?
– Шутка! – он заграбастал мою вторую руку. – Но ты мне очень нравишься, правда!
– А ты мне нет! – Я вырвала свои руки из лап самоуверенного нахала. Хотя, если очень честно, мне совсем не хотелось этого делать. Скорее наоборот, но.
– Стерпится – слюбится, – ласково бросил мне вслед провинциальный выскочка.
* * *
Юлька со мной не разговаривала. Лежала на диване, смотрела телевизор, причем какой-то арабский канал, где бородатый мужик в белом тюрбане что-то таинственно и непонятно курлыкал. Я послонялась по номеру, поразмыслила. Ссориться с племяшкой мне не хотелось. Я вообще не люблю ссориться.
– Юль, – присела я к ней на диван, – не злись! Не нужен мне твой Макс, честное слово!
– А чего тогда заигрываешь? – злобно стрельнуло глазами младшее поколение.
– Я? Да ты что? И в мыслях не было! Видишь же, как быстро я вернулась!
– Могла бы вообще не возвращаться.
– Могла бы, но вернулась. Потому что родственные связи дороже случайных.
– Конечно, – согласился просвещенный ребенок, – от родственных не бывает венерических болезней.
– Ты это о чем? – насторожилась я, памятуя, что прошлую ночь племяшка провела вне моего неусыпного контроля.
– О том! Ты, Дашка, как собака, которую Боярский играл. Ни себе, ни людям.
Я честно попыталась вспомнить, где всенародно любимый актер играл домашнее животное, но так и не вспомнила.
– Вокруг тебя и так пол-Куршевеля хороводы водит, – продолжила обличительную речь Юлька, – а ты у родной племянницы последнее отнимаешь.
