Кукушка - страница 282
– Но ведь говорят: «Contra vim mortis non est medicamen in hortis»[137], – подал реплику с места один из студентов, невысокого роста полноватый молодой человек с пушком на щеках и пробивающимися усиками. – Зачем травы, когда chirurgus curat manu armata?[138]
– Chirurgus mente prius et oculis agat, quam armata manu[139], – парировал Жуга. Он хмурился, хотя в глазах его плясали озорные чёртики. – Напомните мне ваше имя, любезнейший, – попросил он.
– Кристофель Монс. Я из Болсварда.
– Что ж, это весьма уважаемый город. Я вижу, вы знаете Салернский кодекс и сведущи в латыни. Это похвально. А вот прерывать лектора, когда он излагает свою мысль, – занятие неблагодарное.
– Но…
– Вы уже один раз допустили ошибку, поэтому извольте не перебивать меня. Или вы хотите занять моё место? Тогда милости прошу на кафедру. Нет? Тогда внимайте. Я знаю многочисленные случаи, когда хирург вынужден прибегать к помощи целебных трав. Скажем, у больного открытый перелом голени. Позвольте спросить, каковы будут ваши действия, мой дорогой сторонник ланцета и скальпеля?
– Э-э… – замялся тот, но потом нашёлся: – Я бы дал пострадавшему лауданум!
– А в каком количестве pro dosi?
– Э-э… пол-унции.
– Macte![140] – воскликнул травник. – А куда вы потом денете труп?
Аудитория разразилась хохотом. Кристофель Монс, пунцовый от смущения, неловко стоял и не знал, куда спрятать руки.
Худощавый молодой человек с буйными смоляными кудрями и маленькой бородкой, одетый в потрёпанный испанский камзол и чёрный берет, которого он не снимал даже в помещении, поднял руку, прося слова. Травник заметил его и кивнул, разрешая говорить.
– Эрнесто Линч де ла Серна к вашим услугам, – сказал тот, вставая и отвешивая короткий поклон. В том, как он это проделал, чувствовалась военная выправка. – Я хочу сказать, что лауданум дорог, навевает дурной сон и не всегда помогает. На каждого не рассчитаешь, сколько надо. В полевых условиях мы часто обходились водкой или винным спиртом – он тоже приглушает боль, правда, может вызвать буйство.
Жуга смерил парнишку внимательным взглядом.
– Воевали? – спросил он.
Парень пожал плечами.
– Всякое бывало. Был моложе – выхаживал больных в лепрозории. Плавал судовым врачом. Потом был помощником полкового хирурга.
– Долго?
– Последние полтора года.
– То есть почти всю осаду. Достойное занятие и хорошая практика! Dic mihi lingua latina, sodes…[141]
Парень покачал головой.
– Мне жаль, господин Фукс, – сказал он, – но я плохо знаю латынь.
– А вот это совершенно напрасно: invia est in medicina via sine lingua latina[142]. Но ничего страшного нет. Как я понимаю, вы испанец, а эти два языка довольно схожи. При надлежащем усердии изучить латынь вам не составит труда.
– Папский прихвостень… – тихо, но отчётливо процедил сквозь зубы кто-то из студентов.
По рядам пронёсся ропот. Жуга нахмурился и постучал указкой по кафедре.
– А вот этого, – сказал он, – я не потерплю! Благородство врачебного дела в том и состоит, что врач не различает чинов, наград, национальностей и вер. Сядьте, молодые люди, сядьте и возьмите перья. И все приготовьтесь записывать. – Травник сошёл с кафедры, подошёл к окну и встал там, заложив руки за спину и глядя на улицу. – Ещё с античных времён, – сказал он, – святые обязательства врача изложены великим Гиппократом. Клятву эту вам ещё только предстоит дать, если у вас хватит выдержки закончить обучение. Но лучше, если вы будете знать её уже сейчас. Да, чуть не забыл – в ней упоминаются античные божества. Если и это кому-то не по нраву, тогда я прошу его встать и покинуть аудиторию. Нет желающих? Тогда пишите: Hippocratis Jus-Jurandum.
Студенты обмакнули перья, записали и теперь сидели, выжидательно глядя на преподавателя.
Но шли минуты, а травник всё смотрел и смотрел за окно – на шпили, башни, островерхие крыши домов, и всем казалось, что мыслями он был не здесь, а где-то далеко.
