— Ну, расскажи же мне толком, как тебе удалось разбогатеть.
— Очень просто, — ответил Шиву. — Надо было только не зевать. Занялся поставками на армию. Чего я не поставлял! Корзины, веники, щетки, кур, коз, одеяла, кожи, овощи… Так-то вот, Кхурима.
— На этом-то ты и разбогател?
— Не только на этом. Когда я попал в Ассам, а затем в Читтагонг, дела пошли еще лучше. Там шло строительство аэродрома. Все кули поразбежались от японских бомб. Я навербовал две тысячи кули в других местах. И это я делал не раз. Вот и деньги.
Кхурима внимательно слушала, не спуская с него глаз. Шиву продолжал:
— Военным нужны не только аэродромы. Они прокладывают в лесах и горах дороги, строят мосты. А я на этом зарабатываю деньги. Да, я умею делать дела! Глядишь, и вдруг откуда-то сразу тысячи рупий! У кого денег нет, тот подумает, что я рассказываю сказки, но те, у кого они есть, знают, как легко их доставать.
Кхурима выслушала его рассказ, не проронив ни слова.
Прошло несколько дней. Как-то вечером Шиву заглянул к Кхуриме. На веранде он застал одну Лабонью.
— Мама на кухне, — сказала она.
Шиву притворился рассерженным:
— На кухне? Зачем же? Ведь там два повара-брахмана, что они-то будут делать? Ты знаешь, сколько я плачу повару? Сорок рупий. В моем доме на жалованье слугам, на их одежду, еду каждый месяц уходит тысяча рупий. Кроме того, все они еще воруют.
Лабонья переспросила:
— Тысяча рупий?
— Да, тысяча рупий… А Кхурима на кухне! Уж не хочет ли и она поступить ко мне на службу?.. Пойду отчитаю этих бездельников.
— Постой, не ходи, — остановила его Лабонья. — Мама хочет сегодня сама приготовить обед, вот и ушла на кухню…
Шиву закурил, пустил клуб дыма:
— Какая честь — Кхурима готовит мне обед!
— Послушай, Шиву, тысячу рупий ты тратишь на одних только слуг. Еще тысячу, а то и полторы тебе будет стоить, если мы у тебя останемся. Лучше отошли ты нас обратно…
Шиву широко улыбнулся:
— Тысяча? Полторы? Да разве это деньги? Пусть это тебя не тревожит.
Он посмотрел по сторонам: они по-прежнему на веранде одни.
— Я тебе кое-что принес, Лабонья.
Шиву вынул из кармана драгоценное ожерелье:
— Хочу сделать тебе подарок.
Лабонья удивилась:
— Зачем?
— Так просто, захотелось подарить.
— Сколько же оно стоит?
— Девятьсот рупий.
— Зачем же ты бросаешь на ветер такие деньги? Девятьсот рупий!
— Если бы знал, что напрасно, не покупал бы. Оно тебе очень пойдет.
— В Калькутте много девушек. Почему бы тебе не подарить какой-нибудь из них?
Голос Лабоньи звучит сурово и холодно. Взгляд ее настолько ясен и строг, что Шиву не в силах его выдержать.
— Так как же? Примешь ты от меня подарок или нет?
— Сначала спрошу у матери, без ее позволения не возьму.
— В таком случае можешь ни о чем у нее не спрашивать!
И Шиву сунул ожерелье в карман.
— Ты побудь здесь, Шиву-да, а я пойду позову мать и сейчас же вернусь.
С этими словами Лабонья ушла.
Шиву задрожал от ярости. В каждом слове, в каждом движении Лабоньи оскорбительный намек на то, что он, бывший нахлебник, ничтожество, презренное существо, недостоин их. Как будто они облагодетельствовали Шиву, приехав к нему в дом, как будто для Шиву великая честь, что они едят его рис!
И Шиву спросил себя: «Так ли уж много денег нужно, чтобы купить эту гордую, непорочную чистоту? Сколько же стоит Лабонья?»
Родных у Шиву нет, жениться он не собирается. Но в его доме все время толкутся посторонние люди. Приходят сахибы[27] — пьют чай, иногда бывают девушки с накрашенными губами, майоры и лейтенанты в форме цвета хаки. Много знакомых, много гостей. Одни из них играют на скачках, другие — агенты, поставщики, купцы-марвари. Но Шиву одинок, как в пустыне. Зато у него есть деньги и он властелин. Шиву знает цену всем этим «карпам» и «лещам», которые плывут к нему стаями. Их влечет запах денег, а вовсе не дружеские чувства. Деньги Шиву — вот приманка для них.
Да, Лабонья сейчас в его доме. Но Шиву это нисколько не волнует. У него нет времени задумываться над тем, любит он Лабонью или нет. Лабонья красива, но это не мешает Шиву спокойно спать. Если он не добьется Лабоньи — большой беды не будет; добьется — ничего особенного не приобретет.
