– …каждый день пируют. Ей-ей, каждый день. Телеги с харчами во дворец так и прут одна за другой. А на утро выбрасывают объедки – тысяча нищих ими питается. Тысяча человек – на объедках!
– Да! Народу всегда одни помои!
– Потом, значит, тиятр. Сам светится, вся улица светится, и не свечами, а искрой. Говорят, за час пять эфесов сгорают. Пять золотых за час – фить и нету! А за ночь сколько – подумать страшно. И никто из простых этого даже не видит: в тиятр одни вельможи ходят.
– Да! Все богачам! И им все мало!
– Собачьи бега тоже хороши. Навезли во дворец таких кобелей, что с овцу размером. Штук пятьдесят, не меньше. Сколько они жрут – только представь…
– Да что собаки! Ты за ремонт скажи!
Марк растерялся. Народное возмущение?.. Против Короны?! Это было очень странно. Мужики любят жаловаться: на лордов, бургомистров, сборщиков податей, шерифов, цеховых старейшин… На тех, кого знают лично, с кем то и дело сталкиваются, от кого получают пинки. Но ругать императорский двор?! Да еще так пренебрежительно?! Народу свойственно верить: владыка велик, как ясное солнышко. Все неурядицы в жизни – только из-за того, что владыка видит не все закутки державы. Где он недоглядел, там собачонки распоясались. А заметит его величество – сразу их приструнит!
Даже когда Адриана обвиняли в ереси, жестокости, святотатстве – эти упреки все же звучали уважительно. Да, тиран, да, поступил скверно. Но это – понизив голос, полушепотом, даже с сомнением: тиран, но великий человек, нам ли его судить?.. А тут: «зажрались»!
– Ага, ремонт, значит, затеяли. Сами же бомбили дворец – теперь сами чинят. И мало им просто починить, так еще начали рекос… рекнос… в общем, перестраивают наново! Там крышу перекладывают, здесь стены перекрашивают. И красят, уж конечно, не белилами, а серебром или золотом. Статуй навезли – видимо-невидимо! Тащат их и в дом, и на крышу – всюду статуи! Все беломраморные, конечно… А один зал украсили цветами! Среди зимы-то! Полный корабль цветов!.. Аж из Шиммери!..
Оратор даже задохнулся от возмущения, вспомнив эти цветы. Тут Марк мог понять его чувства, поскольку хорошо знал достатки простого горожанина. Один горшок хризантем, привезенный из Шиммери, стоит года мужицкого труда.
– Скажи другое: из тех цветов половину потом выкинули. Не подошли, значить…
В это первый мужик не сразу поверил, переспросил:
– Точно выбросили? Уверен?
– Сам видел! Ходил на набережную поглядеть: груда зелени на льду валялась.
– Вот же… вот же… – горожанин не сразу нашел слово. Выронил глухо, с робостью: – Кровопийцы…
Четвертый, что стоял осторонь, подхватил:
– Да, верно! Кровопийцы! На чьем горбу цветочки выращены? Чьим потом и кровью за дворец плачено? Нашими, братья! Нашими!
– И подати выросли, – добавил невпопад первый рассказчик, словно пытаясь извиниться, оправдаться за слетевшую грубость.
– Кровопийцы и есть! – заорал кто-то из толпы. – Налоги вдвое!
Вот тут ахнуло – упало на благодатную. Цветы из Шиммери, собаки из Ориджина, сияющий «тиятр» – все это далеко, будто в сказке. А налоги-то – плетью по живому!
– Да, вдвое!
– Говорили: из-за войны. Ага, щас!
– Война кончилась – подать еще выше!
– Не на войну, а на дворец!..
– Крови нашей никак не напьются!..
До сей минуты Марк не видел причин вмешиваться: на то есть местный шериф с констеблями, чтобы выловить зачинщиков и влепить шестнадцатую Эврианова закона. Но сейчас толпа заголосила, и Марк уловил настрой: не тупая стадная злоба, не зависть с ненавистью, а – обида, усталость от поборов. Сердце дернулось: жаль этих людей. Ни в чем же не виноваты, кроме сказанной правды, а влетят на рудники или галеры. Нужно прекратить это безумие! Улучив момент, Ворон крикнул:
– Ее величество!.. Ее величество!..
Что дальше – он не знал. Надеялся, толпа образумится от одного слова «величество». Так бывало при Адриане.
И правда, люди притихли на миг. А тот четвертый со ступеней – ох, и зычный голос, на квартал пробивает! – ответил:
– Кто говорит: ее величество? Владычица – свет божий! Не она виновна, а лорд-канцлер! Это он затеял мятеж, он привел северян, он жирует-пирует в столице!
