В каюту вбегал папа, пахнущий морозом и полный новых сведений и историй. Он показывал мне снимки на фотоаппарате и говорил, что они не передают и десятой доли увиденного. Затем он отправлялся на обед, приносил мне что-нибудь, после чего снова уходил на дневную экскурсию. Больше всего мне нравились вечерние «обзоры дня», которые я смотрела по телевизору в каюте. Каждый день аквалангисты спускались и снимали морское дно на видео. Оказывается, в этой черной страшной воде живут миллионы безумнейших морских тварей: стеклянистые морские огурцы, черви, покрытые изящными шипами в фут длиной, морские звезды неоновых цветов и веслоногие рачки в полосочку и в крапинку, как в мультике «Желтая подводная лодка». Я не привожу тут их научных названий, потому что их еще не придумали (но если б придумали, все равно не стала бы). Большинство из них люди видели в первый раз.
Я старалась любить папу и не ненавидеть его за фальшивое веселье и за то, что он так вдумчиво наряжается. Пыталась представить его таким, каким его видела мама, – раньше, когда была архитектором. Пыталась представить себя на месте человека, испытывающего острое наслаждение от всего, чем бы он ни занимался. Ничего хорошего не выходило, потому что от мыслей о нем и о его аксессуарах меня неизменно начинало тошнить. Напрасно я заметила, что папа похож на девочку-переростка: стоит однажды обратить на что-нибудь внимание, и назад уже дороги нет.
Иногда было настолько замечательно, что я не могла поверить в свое счастье и думала: «Как же здорово быть мной». Мимо нас в океане проплывали айсберги. Гигантские, причудливо изрезанные. Такие странные и величественные, что сердце замирало, хотя на самом деле это были просто глыбы льда, они совершенно ничего не значили. Мы плыли мимо черных пляжей, занесенных снегом. Несколько раз я видела на айсберге одинокого императорского пингвина – большущего, с оранжевыми щеками. Совершенно непонятно, как он туда забрался и как собирается слезать – и собирается ли вообще. На другом айсберге, улыбаясь, грелся на солнышке морской леопард. Он выглядел так, будто в жизни мухи не обидел, а ведь это один из самых страшных хищников на свете, ему ничего не стоит подпрыгнуть, сцапать человека острыми, как бритва, зубами, утащить его в ледяную воду и трепать, пока с него кожа не слезет. Иногда я перевешивалась через борт и разглядывала льдины, похожие на белый пазл, который никогда не сложится. Они звенели, как бокалы с коктейлями. А еще везде были киты. Однажды я видела стаю косаток – штук пятьдесят мам с детенышами. Они резвились и радостно трубили. А пингвины скакали по чернильно-синему океану, как блохи, а потом запрыгивали на айсберг, где их никто не мог достать. Если бы мне предложили выбрать одно самое любимое зрелище, я бы выбрала то, как пингвины выскакивают из воды на сушу. Мало кто видел эту картину, поэтому я изо всех сил старалась хорошо запомнить и подобрать слова, которые бы отражали все это великолепие. Потом всплывало какое-нибудь случайное воспоминание: например, как мама клала мне записки в школьные завтраки. Иногда там была записка и для Кеннеди, чья мама никогда не писала записок, а иногда это были истории с продолжением, которые тянулись целыми неделями. Потом я вставала из-за стола в библиотеке и долго смотрела в бинокль. Но мамы нигде не было. Довольно скоро я перестала думать о доме и друзьях. Когда плывешь по Антарктике на корабле и ночь не наступает никогда, то кто ты такой? Я представляла себя кем-то вроде призрака на призрачном корабле.
Однажды я смотрела «обзор дня». Папа принес мне тарелку сырных чипсов и ушел обратно в холл. Сначала ученый рассказывал о подсчете пингвинят в рамках текущего исследования. Потом настало время объявить о планах на завтра, в которых была экскурсия в порт Локрой, на британскую военную базу, оставшуюся со времен Второй мировой войны. Теперь там Музей антарктического наследия, где живут люди и держат магазин сувениров и почтовое отделение. Нас всех призвали покупать там антарктические марки с пингвинами и посылать
