– Значит, у нас с Линкольном и Александрой будет общий брат или сестра?
– Ага.
– Вот жесть.
– Жесть! Терпеть не могу, когда ты произносишь это слово. Но это и правда жесть.
– Пап. Я тогда назвала ее Йоко Оно, потому что она поссорила «битлов». Не потому, что она азиатка. Я не хотела.
– Я знаю.
Хорошо, что там был тот сопливый тюлень: мы могли смотреть на него, а не друг на друга. Но потом папа взялся за глазные капли.
– Пап, ты только не обижайся, но…
– Но что?
– У тебя слишком много примочек. Я даже запомнить их все не могу.
– Хорошо, что тебе не приходится этого делать, правда?
Мы посидели немного молча, а потом я сказала:
– В Антарктике мне больше всего нравится, наверное, просто сидеть и смотреть.
– Знаешь почему? Когда человек подолгу смотрит на горизонт, его мозг вырабатывает эндорфины. Это как эйфория у бегуна. А сейчас мы все живем, уставившись в экраны в двенадцати дюймах от носа. Неплохая смена обстановки.
– У меня идея. Надо изобрести такое приложение, чтобы ты смотрел в телефон, а твой мозг думал, что ты смотришь на горизонт. Чтобы эйфория бегуна возникала от набора эсэмэсок.
– Что ты сказала? – Папа повернул ко мне голову. Было слышно, как в ней бешено закрутились шестеренки.
– Не смей красть мою идею! – Я пихнула его в бок.
– Считай, что я тебя предупредил.
На это я ничего не ответила, если не считать бурчания. Потом пришел Чарли и сказал, что пора возвращаться.
За завтраком Ник, счетчик пингвинов, снова спросил, не хочу ли я ему помогать. Звучало интересно. Нам надо было отплыть раньше всех в отдельном «зодиаке». Ник разрешил мне постоять за рулем. Ника лучше всего описывает слово «никакой». Некрасиво так говорить, но это, в общем, правда. Когда он советовал мне широко сканировать горизонт – туда-сюда, туда-сюда, как прожектор, – то проявил нечто вроде индивидуальности. Рассказал, что, вернувшись домой после первой поездки в Антарктиду, после того, как он тут водил «зодиаки», он первым делом попал в аварию, потому что смотрел то налево, то направо, то налево, то направо и в конце концов въехал в зад идущей впереди машине. Но это все же не индивидуальность. Это просто авария.
Он высадил меня возле колонии пингвинов Адели и вручил лист со спутниковой картой, на которой были отмечены какие-то границы. Карта была сделана на основе исследования месячной давности – тогда другой ученый считал яйца. Моей задачей было выяснить, из скольких вылупились птенцы. Ник оценил размер колонии.
– Похоже, размножение не состоялось.
Меня поразило, как буднично он это сказал.
– Что значит «не состоялось»?
– Адели запрограммированы на то, чтобы из года в год откладывать яйца в одном и том же месте. Весна в этом году была поздняя. Во время их гнездования земля была еще под снегом. Похоже, птенцов нет.
– Да откуда вы знаете? – Я совершенно не понимала, откуда он это взял.
– Это ты должна узнать. Наблюдай за их поведением, потом расскажешь, что увидела.
Он оставил мне приборчик с кнопкой и ушел к другой колонии, обещав вернуться через два часа. Адели, наверное, самые милые из пингвинов. У них угольно-черные головы, а вокруг черных глазок нарисованы ярко-белые круги, словно оправа. Я начала с верхнего левого угла и нажимала на кнопку каждый раз, как видела серый пушистый комок, выглядывавший между ног Адели. Клац, клац, клац. Я прошла по верхнему краю отмеченной на карте области, потом спустилась ниже и пошла в обратном направлении. Надо было следить, чтобы не посчитать одно и то же гнездо два раза, а это очень трудно, потому что гнезда не расположены аккуратными рядами. Закончив, я посчитала все заново и получила тот же результат.
Вот что удивило меня в пингвинах: грудки у них не чисто-белые, а в оранжевых и зеленых пятнах полупереваренного криля и водорослей, которыми они пачкаются, когда отрыгивают пищу для птенцов. Кроме того, пингвины воняют! А еще они орут. Иногда воркуют, это очень умиротворяющий звук, но в основном скрежещут. Пингвины, за которыми я наблюдала, большую часть времени ковыляли туда-сюда, воровали друг у друга камни, а потом жестоко дрались и клевали друг дружку до крови.
