Эй, лавочник, проснись! Вставай, народ базарный!
Богач — и мелочью торгующий вразнос!
Могильщики, есть на тахри́хим
[2] спрос!
Вставайте и рассвет встречайте лучезарный!
Обугленный сюда несите свиток Торы —
у кучи смрадных тел молиться и стонать,
сестёр и братьев в саван пеленать
и класть под камень их, под семь свечей меноры…
От мёртвых свет серебряный исходит:
здесь каждый — царь в короне, полной вшей.
Тахри́хим чёрный шей, ночной могильщик, шей!..
Полночный ветер здесь, в грязи кровавой, бродит.
Он треплет их тела, засохшие, в коросте,
он будоражит их, щекочет их во сне;
безумный, только он здесь воет в тишине,
и молится за них, и ворошит их кости.
Назад, скорей назад! Скорее прочь отсюда!
Неся по пустырям золы и крови смесь,
«Эль мóлэ рáхмим…»
[3] — ветер стонет здесь…
Покойся, тюк тряпья, покойся, мяса груда!
Тебя стеречь сюда назначен я
от псов голодных и от воронья;
распятых и разрубленных хранить
и хоронить…
Мне никуда отсюда не уйти —
горой ты встала на моём пути,
с их животами, полными червей…
Вей, ветер, вей!..
Я для того, чтоб стан, Царица, твой
ощупывать трясущейся рукой
там, где тебя, майдана поперёк,
поставил бог…
И лестница в оплывший небосвод
от грязного подножия ведёт,
и провожает всех распятых в рай
вороний грай…
Лишь день, словно голубь, появится с первым лучом,
на скопище мёртвых, разорванных в клочья штыками,
не кинет он взгляд, только сплюнет — ему нипочём —
и бросится прочь, прикрывая свой лик облаками…
Подхватывай, ветер, здесь всё, что захочешь! Кружи!
Тащи за собою по вымершим улицам мрака
их гнойную плоть! Волоки от межи до межи!..
Бродячая воет в пустынном местечке собака.
От слипшихся трупов густой поднимается смрад,
придвинулась темень, теснит необъятною грудью…
Эй, плакальщик вечный! От мусорной кучи назад,
как эта собака, ползи по ночному безлюдью.
Откройте засовы! Вставай, проходи сюда каждый!
Входите, заблудшие, в старый отцовский чертог!
Под крышею этой один здесь хозяин — ваш бог:
спасёт он от голода вас и избавит от жажды.
Входите, распухшие! Стол здесь накрыт перед вами.
Вы знатного пира такого не знали две тысячи лет.
Здесь лучшие яства для вас, и подобных им нет.
Молитесь, молитесь — и шамкайте синими ртами!..
Входите сюда, попрошайки, в роскошные залы,
где ждут вас, убогих, сокровища ваших отцов!
Кафтаны наденьте, сорвите тряпьё мертвецов!
Лехаим! Налейте вино в золотые бокалы!..
Вставай же из мерзости, нищий, оборванный сброд,
из мусорной кучи, где в общем — с воронами — стане
валяются трупы напротив церковных ворот!
А я подаяние буду для нищих просить на майдане:
«Подайте калекам! Подай им любой, кто пройдёт!
Наполни кровавую шапку, небесный жиреющий свод!..»
Ой вы ноги с башмаками без гвоздей,
я загнал вас, как ретивых лошадей!
Сколько вёрст ещё идти мне и идти,
чтобы мёртвые пороги обойти?
В этих домиках уютных — посмотри! –
нет живого ни снаружи, ни внутри.
Лишь тоска моя у сломанных ворот
дремлет, как бездомный старый кот.
На закате сквозь раскрытый створ окна,
словно жёлтый тигр, крадётся тишина…
Ой вы ноги с башмаками без гвоздей,
я загнал вас, как ретивых лошадей!..
Вставайте! Спешите на трапезу бога!
Там сладкие речи вас ждут у порога.
«Сюда, мои дети! Кто трезв — будет пьян!
Все вместе паситесь — и бык, и баран.
Земля молоком истекает и мёдом!
Здесь нива обильна, и стадо с приплодом.
И мяса тут вдоволь для вас, а зерно
не могут вместить ни амбар, ни гумно.
Напихано так, словно чей-то живот
набит до отказа и лопнет вот-вот.
Кувшины вина дорогого полны!» —
Где трапеза божья — там речь сатаны…
А белая козочка блеет в сторонке —
на шею бубенчик подвесили звонкий.
Болтается он, и звенит, и звенит.
Над церковью крест устремился в зенит.
Он в чёрное небо холодное врос.
Лехаим, Йегова!.. Лехаим, Христос!..
На шее козы колокольчик дрожит.
Кровавая Куча червями кишит…
Ночь раскрывает снова чёрный рот,
а звёзды — словно зубы золотые.
Луна в ладье серебряной плывёт —
Наверно, навестить миры иные.
Оставь постель, в которой видел сны:
твои ещё не кончены скитанья;
