Идите, усталые, с воплем и болью,
с краюхою хлеба, посыпанной солью,
как шли поколенья две тысячи лет —
и будут вороны вам каркать вослед.
И будут считать они ваши гроши
у дома молитвы, где нет ни души.
И солнце, как прежде, в красе и гордыне
от края небес поползёт к середине,
и вновь пировать будет в мире убогом,
и шарить по грязным дворам и порогам.
А сонм привидений — он ночью пустынной
нахлынет на вас и, скребя свою спину,
завоет, глумясь и святое скверня:
«Ой, братья и сёстры, смердит от меня!..»
Разбитые стёкла, и копоть, и чад…
Остовы домов, как утёсы, торчат!
Один уцелевший — рыдай, безутешен:
кровавым туманом лик дня занавешен!
Над ним башня падали — мерзкая Куча
нависла, как тёмная, грязная туча.
И нет никого, кто омоет её, —
лишь вьётся над ней целый день вороньё.
Сюда ли доставит несчастных калек
блуждающий в море потопа ковчег?..
Дубит мою кожу ночной суховей —
прикован я, словно к скале Прометей!
Ко мне и ковчег по волнам не плывёт,
и степь не напоит — горяч её рот.
Эй, нищий, тащи своё тело в крови —
в крови своей, плакальщик вечный, живи!..
