– Слушай музыку и расслабься, – сказал Сизов, словно прочел ее мысли. Казалось, он и сам был во власти «Анданте».
Вдруг она вновь оказалось в парке. Пряжка от башмака Моцарта и кукольная пластмассовая туфелька были с ней.
– Сизов, ты здесь?
– Здесь.
– Какое это наслаждение – идти просто так по аллее, дышать ароматом роз и никуда не торопиться. Ты устроил мне настоящий праздник. За что мне такое счастье? Все самое яркое, удивительное и запоминающееся из моего прошлого ты подарил мне. А ведь сегодня, в нашем мире, редко делают подарки бескорыстно. Ты согласен со мной?
– Да, ты права, но и я не исключение.
– Как? – Ольга остановилась и невольно подняла глаза вверх. – Чего же ты от меня хочешь?
– Любви, – прозвучал взволнованный голос.
– Ты шутишь? Как я могу любить тебя, если тебя нет?
– Я – есть.
– Тогда слушай, Сизов: я люблю тебя всем сердцем.
– Я знаю. Но этого мало.
– Чего же тебе еще надо?
– Любви, – повторил Сизов. – Я хочу, чтобы ты полюбила меня по-настоящему, как может любить женщина.
– Но ведь я ничего про себя не знаю… Авдруг я замужем или у меня уже есть возлюбленный?
– Конечно, ты замужем. Но дома у тебя настоящий ад.
– Я помню, ты недавно говорил мне, что я была несчастна, и моя жизнь мне осточертела… Сейчас самое время поговорить об этом. Быть может, ты скажешь, кто виноват в этом?
– Ты сама!
– Но почему?
– Потому что в твоем доме холодно. Ты не любишь своего мужа и ходишь перед ним в разодранном халате и дырявых тапках…
– Ну, это уж слишком! Это пошло, об этом пишут в женских иллюстрированных журналах… Можно мне хоть краем глаза увидеть своего мужа? Он красивый? Добрый?
– Сейчас он занят. Как-нибудь потом… Ты уже отдохнула? Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да, а что?
– Тебе предстоит испытание.
– Что я должна делать?
– Лежать и не двигаться, – раздался где-то совсем рядом незнакомый женский голос, – иначе мы проткнем вам матку.
– А-а-а!!! – закричала Ольга от нестерпимой боли. – Отпустите меня! Я не хочу! Скотина, я тебе никогда этого не прощу!
– Соберите кровь, – услышала она вновь этот же ненавистный голос. – Вера, она теряет сознание, давай сюда нашатырь. Все? Очухалась? Слазь, да следующую зови…
С нее сняли белые бахилы, опустили рубашку, чуть прикрывающую живот, и выставили за дверь. Последнее, что она видела в кабинете, это мертвенно-бледное лицо девушки, той самой, которая была «следующей».
Тяжелую ледяную грелку засунули ей под рубашку, укрыли одеялом и ушли.
– Ну что, отмучилась? – спросила одна из женщин в палате.
– Отмучилась, – Ольга вдруг увидела себя лежащей на кровати, с посиневшими искусанными губами и огромными кругами под глазами.
– Твой что, не хотел ребенка? – спросила та же женщина.
– У меня мизерный оклад и у него – копейки… Наш ребенок умер бы с голоду, – процедила сквозь зубы Ольга, не узнав своего голоса.
– Другие же не умирают.
– А я не хочу, как другие. Он бы мне потом «спасибо» не сказал.
– Кто?
– Сын. – При слове «сын» потекли слезы.
– Вообще-то, может, ты и права, – задумчиво протянула собеседница. – Вон у меня трое. Денег в доме никогда не бывает. Сама хожу в обносках – правда, сестра иногда дает свое надеть… У мужика шапка уже двенадцатый год, вся рассыпается. Дни рождения справлять перестали, а живот все пухнет раз в год, это уж обязательно…
– И правда, бабы, они нам «спасибо» не скажут, – отозвался другой голос. – Асколько душ здесь летает, над потолками… Тело – это одно, а душа – совсем другое. Душа, она летает и вселяется в другое тело или, скажем, в цветок или бабочку. Я читала. Душа – она бессмертная.
– Целый улей душ, – усмехнулась первая женщина. – А я зато хоть отдохну здесь, дома-то некогда. Хорошо, обед сварила почитай на неделю, ведро щей да курицу с картошкой. Может, правда, все уже съели подчистую…
– Сизов, – позвала Ольга мысленно и ужаснулась своему виду, – ты не должен здесь находиться, нельзя…
– Так меня же и нет, – донеслось сверху.
– Женщины, мыться! – скомандовала сестра, раздавая всем бурые вафельные полотенца. – В очередь становитесь!
Ольга вышла вслед за другими женщинами в хмурый серый коридор. Полуголые женщины в широких, коротких, застиранных рубашках, прижимая к груди полотенца, молча разглядывали крохотную, тускло освещенную комнату, пол которой был выложен желтой плиткой. Каждая женщина, входящая в эту комнату, должна была мыться под струей, текущей из резинового шланга, причем на глазах всех остальных.
