— Когда я вернусь, то собираюсь жениться на Зари, — говорит он. — Мне надо остепениться. Я так сильно ее люблю.
Меня оглушает имя Зари и то, как он спокойно объявляет о своей любви. Неожиданно весь мой гнев из-за его бездумной храбрости растворяется в безграничной теплоте его кротких карих глаз.
— Она знает?
— Нет. Это будет наш секрет, ладно?
— Ладно, — соглашаюсь я, стараясь не обращать внимание на резкую боль в груди.
— После того, что все мы видели по телевидению несколько дней назад, — добавляет Доктор, имея в виду суд над Голесорхи, — мне в жизни нужна Зари.
Его глаза наполняются слезами.
— Голесорхи — самый сострадательный из известных мне людей, и вот его ставят к стенке и расстреливают, как обыкновенного преступника.
Он небрежно смахивает с лица слезы.
— Пришло время… — с жаром начинает он, но умолкает.
— Время для чего?
Доктор глубоко вздыхает, потом с улыбкой спрашивает:
— Что для человека самое ценное?
— Жизнь, — без колебаний отвечаю я.
Он добродушно смеется и качает головой.
— Время. Время — самое ценное из того, что у нас есть.
Он дотрагивается до моего плеча и говорит:
— Пришло время понять, что больше нельзя терять время. Не сознание людей определяет их общественное бытие, а общественное бытие определяет их сознание. Знаешь, кто это сказал?
Я называю Карла Маркса, и он снова улыбается, но не подтверждает ответа. Я вспоминаю наших старух, которые все приписывают Богу — включая самые ужасные бедствия — и не могут истолковать причины необъяснимо немилосердных деяний Бога. Я быстро останавливаю поток богохульных мыслей и предусмотрительно кусаю кожу между указательным и большим пальцами. Этот жест следует применять, когда человек грешит кощунственными словами или мыслями, и тогда Бог его простит, а не обрушит ему на голову свой гнев.
Доктор запускает руку в карман и достает книгу под названием «Овод».
— Это тебе, — говорит он. — За нее дают как минимум полгода, так что будь очень осторожен.
Я беру книгу и быстро засовываю в боковой карман куртки.
— Она станет самой ценной моей вещью, — даю я обет.
Мне так стыдно из-за тайных чувств к Зари, тем более что они наверняка написаны у меня на лице.
— Что касается плакатов… — опустив голову, начинает Доктор.
Я перебиваю его.
— Не знаю, кто их расклеил, но это было здорово.
Он поднимает голову и смотрит на меня поверх круглых очков. Лицо его принимает задумчивое выражение.
— Вот оно — Это, — говорит он.
Взрослым не понять, зачем дети звонят в дверь и убегают. Чаще это происходит в ранние вечерние часы, когда на улице почти никого нет. Мы с Ахмедом думаем, что эти дети из нашего переулка. Моя мама считает, разумеется, что наши ребята очень воспитанны и не станут такого делать.
Однажды вечером, когда мой отец идет домой, он видит, что у двери дома Ираджа стоит пятилетний брат Ахмеда.
— Привет, Аболи, — широко улыбаясь, говорит отец. — Что ты делаешь?
— Вы не поможете позвонить в дом Ираджа? — невинным голосом спрашивает Аболи. — Мне не достать.
Отец соглашается. Как только звенит звонок, Аболи хватает моего отца за руку и говорит:
— Ладно, а теперь бежим!
Бедный отец понимает вдруг, что он наделал. Они с Аболи стремглав несутся к нашему дому. Мы с Ахмедом сидим во дворе, когда врывается отец и, захлопнув за собой дверь, прислоняется к ней, чтобы отдышаться.
— Что случилось? — спрашиваю я, огорошенный его видом.
Он смотрит на Аболи и начинает хохотать. Потом пересказывает нам историю, и мы все тоже смеемся. Когда мы наконец успокаиваемся, папа поднимает Аболи за подмышки и говорит:
— Тебе повезло, что ты такой шустрый, дружок.
На следующий день Ирадж изобретает хитроумное приспособление для поимки хулиганящих мальчишек. Устройство состоит из тонкой трубки, присоединенной к маленькому насосу, и должно поливать водой человека, жмущего на звонок. Трубка помещается над дверью, то есть скрыта от глаз. Ирадж включает устройство ранним вечером в надежде поймать преступников, звонящих к ним в дверь, по меньшей мере два или три раза в неделю. Это изобретение, разумеется, не срабатывает, и все остаются сухими.
Иногда я жалею, что у меня не хватает храбрости поговорить с Ахмедом о Зари. Господи, будь Зари лишь на несколько лет моложе Доктора и не будь она обручена с ним, я рассказал бы Ахмеду о ее темно-голубых глазах, робкой улыбке и красивых скулах. Я рассказал бы ему о том, как ее походка сводит меня с ума, что у меня перехватывает дыхание от ее голоса и что я не могу перестать о ней думать. Я бы даже выпил целый кувшин маминого машинного масла, несмотря на то что меня тошнит при одной мысли об этом, если бы это придало мне смелости открыть душу перед лучшим другом.
