Почти до самого конца не было боли, но потом она пришла — невыносимая, дикая, заставляющая звереть, боль оттого, что опухоль, разрастаясь, беспощадно разрывала в нем еще живые ткани. И тогда всю ночь Лида провела у его постели вместе с дежурным врачом; сначала ей пришлось сделать ему укол пантопона, а потом пришлось уже давать и морфий. Только морфий сразу избавил от всякой боли. И он заснул. Но это было, как чтение приговора, потому что морфий чаще всего дают, чтобы только избавить от последних мук на земле. И она это знала. Утром он начал бредить. В бреду он снова разговаривал со Вселенной и называл Вселенную на «ты» и смеялся над ней, и тогда Трофимыч вышел, чтобы не видеть, как он разговаривает со Вселенной.
Потом он пришел в себя. В белой больничной рубахе он лежал у окна — и был он уже тихий и просветленный.
— Ну что ж, Трофимыч, — сказал он. — Не поминай лихом.
И он улыбнулся ему так, как всегда умел улыбаться, когда другим от этого становилось хорошо.
И все же мы немало прожили на этой Земле, подумал он в последний раз. Может быть, намного больше, чем другие. Нас, людей, нашей страны, нашего беспокойного века, вспомнят, когда войдут в бесконечное пространство первые межпланетные корабли.
И только горько было оставить сейчас ее одну, женщину, которой трудно будет без него жить. «Бедная девочка, она так измучилась за эти дни», — подумал он.
— Не надо, — сказал он ей, — не надо так смотреть на меня, родная. Честное слово, я не хотел, чтобы все получилось так… — И до конца он беспокойно искал ее руку, как будто она могла еще удержать его на земле. И когда уже не стало дыхания и нельзя было найти пульс, она не смогла сделать то, что положено было ей делать в таких случаях; вместо того чтобы пойти к главному врачу и сказать ему: «Аксенов только что умер», — она осталась около него, и сама уже не помнила ни о чем и долго не могла понять, почему рядом с ней стоит Петр Петрович, в халате, надетом наспех, с растерянным и беспомощным выражением на полном своем лице.
— Ну что вы, голубушка, — говорил ей Петр Петрович. — Вам надо и себя пожалеть. Вы совсем уже себя замучили за последние дни…
Он взял Аксенова за руку и отпустил ее. Потом он взял зачем-то градусник с тумбочки Аксенова, который забыли здесь с утра, когда приносили ему мерить температуру: это был обыкновенный градусник, с отбитой верхушкой, заклеенной пластырем, такие есть во всех больницах. Он потрогал этот градусник и положил на место.
— Я больше не могу, — сказала она, ничего не слушая. — Петр Петрович, зачем это так бывает?
— Вам надо отдохнуть. Ему уже не поможешь. Пойдемте ко мне в кабинет, не надо так расстраиваться. Я бы сам с удовольствием поменял бы его с Фоминым. Я так говорить не имею права, но думать могу. Я тоже живой человек, — сказал он сердито и взял ее за руки и повел из палаты.
В это время Аксенова вынесли во двор. Из окна больницы было видно, как его несут, и все стояли и смотрели на него из окон, потому что к нему здесь привыкли и его уже полюбили. Два санитара на носилках пронесли его теперь через весь сад под белой простыней; и падал снег, и падало на него с ветвей зимнее серебро… Оно было таким, каким бывает на окне, когда стекло притуманит мороз, но ты отогреешь его своим дыханием.
Какой-то листок, упавший со стола, когда она открыла дверь, кружась, полетел по комнате; она подняла его, закрыла за собой дверь и услышала сердитый голос:
— Закройте дверь! Не делайте сквозняк.
Она подошла к столу и села так близко, что можно было хорошо видеть друг друга.
— Здравствуй, Зина. Ты мне звонила? — спросила она.
— Да. Как ты живешь?
— Может быть, сразу кончим с делом? Меня ждут.
— Пожалуйста. На вас опять поступила жалоба, — сказала Зинаида Павловна таким тоном, как будто жалобы поступали, как газеты, ежедневно.
— Какая жалоба?
— Вот, посмотри.
Зинаида Павловна протянула ей вырванные из простой школьной тетради страницы, похожие на школьное сочинение с грамматическими ошибками. В сочинении было написано, что в хирургическом отделении Петровской районной больницы творятся невыносимые беспорядки: больных морят голодом, простыни дают грязные, разговаривают с ними грубо, врачи не умеют ставить диагноз, больные умирают главным образом по их вине и скоро умрут все сразу. Больница только по ошибке считается на хорошем месте, и горе тому, кто в нее попал. Внизу стояла подпись.
