Потом он стал думать о том, что будет завтра. Они вернутся на свой аэродром. Командир отряда не простит Суботину нарушения, хотя ничего серьезного сделать ему не посмеет: ведь они спасали людей, а груз был не срочный… Но так или иначе у Суботина будут неприятности; а чем поможет ему экипаж, в том числе и он сам, Корнев? Он снова почувствовал неприязнь к Селиванову. Этот человек пришел в отряд год тому назад, его прислали из управления; когда-то он был летчиком, потом перешел на административную должность. Авиация развивается быстро; просидев десять лет безвыходно в кабинете, Селиванов перестал разбираться в деле; тогда его сняли и перевели в Юганск на практическую работу, туда, где он мог бы по-настоящему узнать жизнь большого аэродрома. Но он остался слепым. Он ничего не хотел видеть; существо дела, работа и чувства живых людей его не интересовали. Главное для него были отчеты, которые он посылал в управление. Он совершенно не заботился о справедливой оплате тяжелого труда летчиков, зная, что сложное задание в самых трудных условиях всегда выполнят те, кто любит свою работу. Так было, когда экипаж Бортнева доставил срочный груз в Ирбитский порт, откуда уходил последний пароход перед ледоставом, — им не оплатили за сложность полета на том основании, что они не оформили во-время всей необходимой документации. Летчику Чумакову для выплаты пенсии необходимо было заверить выписку из летных книжек; обычно это делалось на последнем месте работы. Командир отряда заверил ему только период работы в Юганске, хотя прекрасно знал, что если Чумакову, двадцать лет пробывшему в авиации, заверять свои летные книжки по частям, то надо объехать, по меньшей мере, полстраны, не говоря о розысках организаций, которые давно уже не существуют…
Корнев, бывший военный летчик, по всем своим привычкам был врагом всякого формализма. Он вспомнил, как однажды, проводя учебный бой над аэродромом, поднял самолет в петлю; когда он висел вверх ногами в воздухе, в лицо ему вдруг ударило горячее масло — вылетела пробка из маслобака. Почти никогда он не был так близко от смерти. Он сажал самолет, ничего не видя, глаза заливало потоком масла. Это была вина механика, Ивана Васильевича Гапоненко, пожилого степенного полтавчанина. За всю войну это было единственной ошибкой Гапоненко, который отличался своей заботливостью о самолете; но в этот день Гапоненко получил письмо о гибели сына и ходил сам не свой. Когда Корнев вышел из самолета, он увидел бледное лицо Гапоненко. Законы фронта были суровы. Но Гапоненко сам переживал свою вину, он видел положение летчика в воздухе. «Иди, иди, Иван Васильевич, нечего тебе переживать, — сказал ему тогда Корнев. — Я сам решил проверить перед полетом пробку от маслобака и не завернул ее доотказа». Так было на фронте. Неужели теперь Селиванов будет наказывать Суботина за изменение маршрута, когда речь шла о спасении людей?
От этих мыслей Корнев перешел к мыслям о собственной судьбе. Пять лет прошло после войны, год он еще оставался в армии, два года летал в Средней Азии, два года здесь, на Севере, и все еще вторым пилотом… Чтобы стать командиром корабля, надо было направление в школу высшей летной подготовки ГВФ, но характер у Корнева был резкий, и это ему мешало. Здесь, в Юганске, он с самого начала не ладил с Селивановым, и ждать от него было нечего. Корнев не носил своей золотой звезды, — было неудобно перед товарищами, знаки отличия которых были значительно более скромны. Но он чувствовал, что именно это вызывало у Селиванова особую к нему неприязнь; Селиванов завидовал всем отличиям, которых не было у него самого. Вызывая Корнева для очередной нотации, он говорил: «Хоть вы и Герой, но напрасно вы думаете, что вам все позволено…»
Корнев видел, что мечта его стать испытателем все так же еще далека.
Суботин, Хохлов и Строев давно уже спали. Слышен был громкий храп Хохлова, за который его звали «радиопередача для глухих». Корнев снова увидел перед собой бесконечную тундру — он ехал через нее на оленях, трава утомительно мелькала под нартами, и этому не было конца; на нартах, укрытая оленьей шкурой, лежала больная женщина, не было видно ее лица, и он не знал, кто она; все же он сказал ей: «У нас нет шестого оленя, и ехать еще долго, вам придется потерпеть». — «Успеем ли доставить ее в больницу и смогут ли ей помочь врачи?» — подумал Корнев и почувствовал, что засыпает.
