— Так ведь здесь всякие ходят, а там уж нельзя по воздуху, — извиняясь, сказал ему официант. — Вы сами будете летчик? — спросил он и почтительно посмотрел на кожаный реглан. До сих пор он не обращал на нас никакого внимания. Это был молодой парень, и сегодня в пустом буфете ему, очевидно, было особенно скучно.
— Дай-ка нам, парень, еще пива. Говорил я тебе, что буфет весь выпьем, — сказал летчик.
— Мне же не жалко, мне это даже лучше, вы и так у меня уже одни сегодня за шесть посетителей, — сказал ему официант.
Он принес нам пива и на блюдце икру, которую мы не просили.
— Икру тащи обратно, она у тебя вся засохла, — сказал ему летчик.
— Осенью народ меньше ездит. Пароход почти пустой, посетителей мало. Где же тут свежему быть, — сказал виновато официант и унес икру обратно.
— Выходит так, что теперь в авиации работать так же спокойно, как на любом транспорте? Просто воздушный вагон. Даже лучше, с рельс не сойдет… — сказал я летчику. Мне понравилось, что он назвал «Ли-2» вагоном; мне тоже нравилась эта машина, и я считал, что в ней себя чувствуешь даже спокойнее, чем в поезде. Летишь недолго, а тошноты при болтанке я не боялся — меня никогда не тошнило.
— Вот если бы вы так сказали в воздухе, летчики на вас рассердились бы. Вы знаете, что летчики суеверны?
— Да что вы! Всерьез?
— Не то чтобы всерьез, а так… Немного…
— Но ведь это авиация… Самая новая отрасль техники…
— Совершенно верно. Самая новая. А когда пролетают над Байкалом, гривенники в Байкал кидают, чтобы батюшка Байкал пропустил. Не то чтобы всерьез, посмеиваются сами, а все же кидают. Такой обычай. Это все оттого, что в воздухе все может быть… Почти никогда ничего не бывает, а все-таки может быть. Опасности никакой нет, я вот десятки лет пролетал без аварии, а все же иной раз бывало трудно. Причем неожиданно. Иногда так сразу что-нибудь случится, что только чутьем можешь выйти, сообразить не успеешь, особенно при теперешних реактивных скоростях… Это я говорю про военную авиацию, с нашей транспортной другое; но и тут бывает, что поволнуешься. Главное, всегда надо знать, что есть куда сесть при вынужденной посадке. А вот если и этого нет, есть такие дальние трассы, — тогда уже невесело станет. Ведь все-таки в воздухе. Тут нельзя как на поезде — взял и остановился. Тут если остановился, значит упал, а если некуда упасть, — это мы так называем вынужденную посадку, — значит, при посадке перевернулся. А посадочная скорость на «Ли-2» около ста километров в час. Что бывает с автомашиной, если перевернуться на скорости сто километров в час? Ну вот.
— А вы, рассказали бы, что с вами бывало. Все равно еще пиво в буфете есть, — сказал я ему. — Право, лучше бы рассказали. Я хоть немного буду знать об авиации.
— А что вы можете знать об авиации? Даже если я расскажу? Рассказать этого все равно нельзя, все равно ничего не узнаешь. Это надо самому попробовать. Да я и рассказывать не умею. Это я сегодня первый раз в жизни разговорился, потому что на пенсию выставили. Мне теперь только и дела, что рассказывать. Парень, пойди-ка к нам, — позвал он официанта.
— Я вам ничего не буду рассказывать, я расскажу только один случай, а то если все рассказывать… Дорога слишком короткая. Реки не хватит… Я вам расскажу только один случай, самый обыкновенный, когда ничего не случилось, а только все могло случиться. Вы тоже пейте пиво. Я один все не выпью. Парень, дай-ка нам теперь твою засохшую икру, мы ее в пиве размочим, — обратился он к официанту.
Официант поставил икру и сел за соседний столик. Он тоже хотел послушать. Ему было скучно в этом пустом буфете; за окном попрежнему тянулись глинистые берега, и дождь как заладил падать в реку, так и падал не переставая.
— Мы должны были вылететь ночью, — сказал летчик, — это было несколько лет тому назад, только где это было, для вас неважно; есть такая трасса, где летишь сотни километров и внизу только лес, сесть некуда. Была зима. Нам надо было пролететь с грузом почти пятьсот километров, трасса была знакомая, мы там часто летали.. Метеослужба сообщила, что погода нормальная. Я, как полагается, зашел на диспетчерский пункт — все было в порядке, в воздух нас выпускали, и пункт посадки принимал. На метеостанции мне показали синоптическую карту, объяснили, где ждать теплый фронт, где возможно обледенение, какая ожидается сила и направление ветра. Мне под расписку дали бюллетень погоды с указанием срока, на который дан прогноз. Я вернулся к диспетчеру, и он проставил у себя в графе: вылет разрешен, высота полета такая-то. Весь воздух у нас разделен на зоны, как слоеный пирог, это сделано всюду, где машины ходят по трассе; в одном и другом направлении трассы машины идут на определенной высоте, чтобы не столкнуться в облаках. У нас, как видите, тоже есть свое расписание, как у поездов. Только в воздухе организовать это гораздо сложнее. Все было в порядке и все было как обычно, и я даже помню, что подумал как обычно: бывает и так, что метеослужба врет. Мы, летчики, на нее в большой обиде. Конечно, определение погоды дело очень сложное, но хотелось бы все же, чтобы они поточней работали. Слишком много зависит от этого.
