— Послушайте, — сказал я. — Вы только так говорите. Вы же любите свою профессию.
— Просто привык, — сказал он и сердито сдвинул свои сросшиеся брови.
— Вы, очевидно, много летали?
— Я старый летчик. Я еще мальчишкой начал, ей всего пятьдесят лет, этой авиации, так что мы с ней ровесники. Начинал летать на деревянных этажерках, а теперь реактивные машины весом больше чем в сто тонн проходят по тысяче километров в час. Вот этот пароходик рядом с такой машиной будет маленьким — и все это в воздухе.
Мне все же было трудно это представить.
— В авиации все очень быстро меняется, — сказал он. — Особенно в военной. Но есть и такие машины, которые не менялись по многу лет. Это были обыкновенные простые работяги. Вот на таких я работал. Почти всю жизнь.
Он позвал официанта и спросил еще пива. Нам принесли две бутылки.
— Неси сюда весь буфет, — сказал летчик. — Мы сейчас весь твой буфет выпьем.
— Не выпьете, — хмуро сказал ему официант. — В такую погоду никто пива не пьет. Пиво еще останется.
Мы были одни в буфете, и официант был недоволен нами: ему хотелось, чтобы или все пили пиво, или чтобы все оставили его в покое. Поставив пиво на стол, он вытер пролитую пену и ушел к буфетной стойке; там он прислонился к углу и стоя стал читать книжку; мы тоже замолчали, и стало слышно, как внизу, под ногами, стучит машина; пароход все время мелко вздрагивал, как в лихорадке; в буфете тоже было холодно, и пива больше уже не хотелось. Мы молча сдували пену в своих стаканах.
— Есть такая отечественная машина «По-2», — сказал опять летчик. — Даже вы ее, наверное, знаете. Она ходит с двадцать девятого года. Больше двадцати лет оставалась незаменимой в своем деле — это в авиации! Где вы только ее не найдете — она возит почту, медикаменты, работает в сельском хозяйстве, на стройках, в экспедициях, на юге и на Крайнем Севере. В любом районе идешь по земле и вдруг услышишь: где-то скребется над лесом — звук мотора у нее характерный — равномерное тарахтение. Такая машина незаметно большое дело делает. Я ее очень любил, это самая надежная и устойчивая, — воздушный автомобиль; на ней только большой дурак себе голову сломает. Я бы такой машине, как отработается, почетную ленту давал. Или бы памятник ей золотой поставил. Потрудилась старушка.
Я согласился с ним, что «По-2» хорошая машина.
— И еще одна такая есть — «Ли-2», — продолжал он все тем же сердитым тоном, как будто с ним спорили. — Эта с тридцать шестого года ходит… Ее-то больше всего и видишь в воздухе на обычных трассах. Я на ней тоже много летал, привык так, что в кабине себя чувствуешь как дома, а дома — как в гостях. Я все-таки много полетал. Спросите, в каком городе я не был, какой области не пересек во всех направлениях? Страна большая, пешком не обойдешь, жизни не хватит, а облететь можно. И почту я возил, и других летчиков выучил, и на Крайнем Севере померз, и аэрофотосъемкой занимался. Люди получают газеты, письма, срочные лекарства, свежие фрукты, на заводе особенно важной детали ждут. Вы тут сидите на земле и вдруг слышите: гудят над головой моторы, если ночью, то видны два разных фонаря на крыльях, — это я свой груз везу. А теперь все кончилось, не будет больше работы.
— Вы знаете, мне кажется, что где-то я видел ваше лицо, — сказал я. — Вы простите, что я так спрашиваю.
— Кому надо, тот меня знает. А кому не надо, тот пусть и не знает, — неохотно ответил летчик. — Я человек не знаменитый. Просто всю жизнь в авиации и ни одной аварии. Если не считать, что на этом проклятом давлении крови теперь подломался.
Официант стал прислушиваться к нашему разговору, потом отвернулся и посмотрел в окно буфета: там на палубе была какая-то суета, о чем-то спорили, кто-то стал ругаться и требовать капитана.
— У пассажира чемодан пропал, — сказал официант, подходя к нам, — Или сундук какой-то. По ошибке сгрузили раньше нужной пристани.
— Не можете порядка навести. Эх вы, работнички, — сказал летчик. — Посмотрел бы я, как у меня что-нибудь украли, пока я в воздухе или на аэродроме. Ненадежное у вас дело с багажом, все равно как и на железной дороге. Это вам не авиация.
