— Давай закурим, — сказал штурман.
Они закурили, и было интересно видеть, как они всё ругались, а теперь вдруг стали вдвоем философствовать. И Моркваши этот даже сказал такую речь, какой от него еще никто не слышал ни на одном собрании.
Стало темно, и мы зажгли фонарь.
— У меня восемь взяток, редкий случай, ни разу еще не видел, чтоб так было, — сказал Куркин. Первый раз он выиграл наконец. Мы бросили карты и легли спать. Я был уверен, что завтра, если будет такая же погода, мы или все повесимся, или потащим свой груз пешком на себе. Засыпая, я слышал, как ветер летит по степи и бросает дождем в окно барака. Вот, говорят, под дождь хорошо спать. А я с тех пор думаю, что наоборот.
IV
Ночью мы спали все же хорошо, потому что ночью дождь перестал. Чивилихин тоже не проснулся, хотя и говорил, что погоду чует во сне. Я проснулся первым и не мог понять, в чем дело, почему все как-то не так. И вдруг понял: в окно было видно небо, чуть голубеющее небо, вместо дождя, — чистое до самого горизонта. И солнце еще не встало, а степь только курилась утренним паром, и от земли легкий шел туман, но небо было чистым. Хорошо, что на этой площадке грунт был песчаный и за ночь он уже стал пригодным для взлета. Ребята тоже стали просыпаться, и мы вскочили сразу, быстро умылись холодной дождевой водой из бочки около сарая. Медведи наши даже обливались до пояса и фыркали от холода и растирали друг друга полотенцем — и до чего похожи были оба во всем, бывает же так! Мы сняли мокрые брезенты с моторов и быстро принялись за работу. А когда пошел первый мотор, до чего же хорошо было слушать, — совсем другое дело, они звучат не так в чистом воздухе, как под дождем! И вот уже пошли все моторы, и голоса перекликались вокруг самолетов, и все так хорошо слышалось в утренней степи, когда заря еще только встала; да и голоса у нас совсем уже другие были.
— Что, опять хорошей погоды не будет? — спросил Чивилихин у парня с аэродрома, когда тот подошел.
— Будет, будет, — отвечал, улыбаясь, парень. — Здесь хорошая погода чаще, чем плохая. Теперь все будет!
— Смотри, Куркин, с тебя мексиканский вулкан причитается, вот Степанов свидетель (Степанов — это была фамилия нашего Моркваши), — говорил пилот с транспортной машины моему бортмеханику.
— К чорту вулкан… — сказал Куркин. Ребята все торопились и работали как заводные. Всем хотелось скорей уйти отсюда.
А все-таки такое это дело тогда скучное было, что вот до сих пор никак не забуду, как нас на три дня прижало погодой… И как мы сидели там в степи, в бараке, под дождем, пока не обалдели совсем, потому что у каждого было срочное дело; а мы все сидели, и штурман ругался с Моркваши, истребитель стругал свои палки, Никишин вверх ногами читал «Королеву Марго», Чивилихин все спал, а мы все резались в карты, и Куркин проиграл триллион, а дождь все стучал по крыше, и в дверь заглядывал парень в плаще и говорил, что погоды не будет… Ну, и тоска была!
После уже я узнал, почему этот штурман все бубнил про моржовую кость; мы с ним встретились потом, и он мне все-таки рассказал. Он и тогда хотел нам про это дело рассказать, но Моркваши все его перебивал, и он решил, что рассказывать не стоит. С ним на Севере действительно когда-то такая история была: вез он с фактории моржовую кость — обычное дело, — но в этот раз самолет загорелся в воздухе, и он выскочил с парашютом, а парашют не раскрылся, и он летел полторы тысячи метров без парашюта и жив остался только потому, что попал в глубокий снег. Об этом тогда в газетах писали. С тех пор он и мрачным стал. Здорово его все-таки трахнуло. Но вот ведь и жив едва остался, а не ушел из авиации, все летает, это уж как у нас заведено… Охоту ничем не отшибешь… Если уж не попал в какую-нибудь совсем безнадежную историю, то так и летаешь до пенсии, если только дело это тебе действительно по душе…
Нам в это утро совсем уже было хорошо. Мы стали по очереди рулить на старт и пошли один за другим в воздух. Так и шли подряд, как на большом аэродроме, где большое движение, а стартер только флажком работал… И когда наша машина пошла, я подвел уже к взлету, нам дали старт, и она двинулась вперед по прямой все быстрей и быстрей; я легко ее поднял и чувствую, как ровно она идет в руках (хорошо заправлена и все выверено) — и тут мы сделали круг над бараком. Качнул я крылом, как полагается, и мы пошли вперед; а впереди голубое свободное небо тянулось далеко-далеко; и мы теперь, наконец, оказались на свободе. Ведь у нас тогда, как на грех, самое срочное задание было. Я тогда работал на спецзаданиях. Мы только что сказать об этом ребятам не имели права, а у самих на душе — ох, как погано было… Мы тогда правительственную срочную почту везли.
