– А что, тратят именно такие суммы? – едва не шепотом выдохнула Тина.
– Я слышал об одной женщине, прозваннной Па Пайва, – Кендрик снова понизил голос, – на которую каждый из ее поклонников тратит не миллион – миллионы франков!
– Но почему? Неужели она так хороша?
В уме у Кендрика промелькнула мысль, что если его сестра действительно настолько наивна, то ответить на ее вопросы без некоторых непристойных объяснений будет трудновато. Да и не пристало ему этим заниматься… Но в то же время он понимал, что какие-то объяснения давать придется. Но их принц со свойственным ему легкомыслием оставил на потом, в надежде, что все как-нибудь уладится само собой.
Если Тина сама догадается, за что платят известной куртизанке такие деньги, то и слава Богу, а если нет – то тоже неплохо. Гораздо больше принц беспокоился за себя.
За свою восемнадцатилетнюю жизнь он имел всего лишь две маленькие любовные интрижки, одну – с танцовщицей, которую так быстро запретили ему видеть, и вторую – с некой дамой во время учебы в школе.
Его родители несомненно ужаснулись бы, узнав о том, что их старший сын полагает себя уже мужчиной и что в городе, где он учился, было немало молодых и рискованных женщин.
По все эти амуры, Кендрик прекрасно понимал, не идут ни в какое сравнение с романами куртизанок, некоронованных королев полусвета, правящих всем Парижем.
Истории об их безумной экстравагантности и способах обольщения ничего не теряли даже в пересказах, и потому принц Кендрик имел неудержимое желание попасть в Париж. Он надоедал этим отцу весь прошлый год, на что всегда получал одинаковый ответ:
– Я бы с удовольствием взял тебя туда, сын мой, но ты сам знаешь, какой шум поднимет твоя мать, стоит мне только заикнуться о том. что мы с тобой отправляемся в Париж поразвлечься. Кроме того, мы уже давно не в ладах с французским правительством. Словом, не думаю, чтобы из этой поездки вышел толк. – При этих словах на лице сына появлялось выражение полного разочарования, и эрцгерцог понимающе добавлял: – Но мы с тобой вот о чем договоримся, Кендрик. Подожди еще годик, когда у матери не будет больше официального права распоряжаться тобой, – и тогда мы повеселимся на славу. – Он не скрывал, что и сам не прочь отправиться вместе с наследником.
В последний раз отец даже вздохнул и добавил:
– Вот я частенько сижу здесь и думаю, так ли красива еще Ла Кастильон, как говорят? А теперь она любовница императора…
– Она была и твоей любовью, папа? – смело поинтересовался Кендрик.
Отец ненадолго задумался, но все же ответил:
– Очень недолго, к тому же надо признаться, что при всей своей ослепительной красоте она немного скучновата. – И. засмеявшись, закончил: – Впрочем, эти существа и созданы лишь для того, чтобы ими любовались и наслаждались, – можно ли требовать большего?
– Бот именно, папа, – серьезно подтвердил принц.
И теперь он надеялся, что, даже если их поймают, отец все поймет и не станет излишне гневаться.
Однако знал он и то, что, простив эту выходку, ни отец, ни мать не простят ему того, что он втянул в нее Тину, втянул в то, что эрцгерцогиня называла не иначе как «бездной разврата".
Но Кендрику очень хотелось как-нибудь облегчить сестре ее переживания по поводу предстоящего брака с ужасным англичанином. Он сам глубоко переживал несчастную семейную жизнь старшей сестры, супругом которой оказался человек даже без намека на чувствительность или доброту. Конечно, с социальной точки зрения это был блестящий брак, ибо Фюрстенбург считался куда более значительным государством, чем Виденштайн, и Мелани стала настоящей королевой.
Но Тина однажды призналась брату:
– Да кто же, будучи в здравом уме, захочет быть королевой, если только не в карточной колоде?! А мужчине уж лучше стать просто валетом…
Кендрик тогда рассмеялся и согласился с сестрой чисто формально, но теперь подумал, что действительно ни один молодой человек в здравом уме не захочет отправляться в дюссельдорфские казармы, равно как и ни одна нежная и душевная девушка не согласится выйти замуж за англичанина – и все это исключительно из соображений политики…
