В предрассветном воздухе темными сторожами по-выстраивались сосны. Вершинами они почти доставали ползущие белесые облака, и казалось, что-то мешает им подняться еще выше, поэтому и гляделись угрюмыми.
Рассветало неохотно, но все же день наступал.
Замелькали хлопья снега. Они напомнили Михаилу, стоявшему у окна, что нет больше у него семьи, а есть Розка, которой он не пара и которая теперь рябит, мельтешит перед глазами, как этот снег…
Михаил оцепенело сунул ноги в подсушенные, испачканные печной известью ватные штаны и умылся.
Небо очищалось, снег сыпался реденький, потом совсем перестал. Защебетали птицы под ледяными гроздьями острых сосулек. Как апельсин, приподнималось солнце из тумана над седыми дальними хребтами. Тени от деревьев и домов обозначились на светлом снегу. Ленивую тишину вспорол трактор, дырчавший на крутизне.
Михаил доел из кастрюльки холодные картошины, схватил сумку, шапку. Глянул в обломок зеркала — эх, побриться не успел! Голова окосматилась, физиономия неухоженная, а все равно веселая…
К разделочной эстакаде прибыл немного с опозданием. Бригада вовсю грюкала топорами, обрубая сучья. Пошутил, чтобы загладить вину.
Вальщик, собиравший профсоюзные взносы, подкатился к Михаилу и сообщил, что через час начнется совещание бригадиров.
Роза со стороны поглядывала на Михаила, как он спорил с профсоюзником, и улыбалась. Заметив ее, Михаил не прямо, а кружным путем подобрался к ней, хмурясь для видимости. Выбрав подходящий момент, тихо предупредил:
— Сегодня… жди. Понравилась брусничка! Еще есть?
— Есть, — озарилось лицо Розы, вспыхнувшее как от огня.
И как она воскрылилась, стала стучать топором по лапнику — просто на удивление!..
Михаил подходил к другим женщинам, указывал на промахи. Распорядился, чтобы до вечера поработали без него, и зашагал по глубокому снегу к конторе.
В красном уголке на длинных скамьях уже сидели бригадиры. Михаил поздоровался с каждым за руку. Делились новостями, заботами, бедами.
Перед самым началом совещания его разыскала комендантша Дуся, передала письмо. Втиснул было в карман, однако любопытство заставило достать и прочесть. Подумал, что от мастера Тимофеича, который частенько забрасывал то письмами о новостях на ТЭЦ, то поздравительными открытками в канун праздников. Упрям Тимофеич — все норовит вызволить беглеца из тайги.
Но почерк на конверте был не его, а брата Ивана. Михаил испытал разочарование: ничего хорошего не жди от Ивана. А может, что-то про Наталью и сына?
Предчувствие не обмануло его. Что только не бузил Иван в своем письме: то клял Наталью, то обвинял его во всех грехах. Мало, мол, сюсюкал в своих посланиях из тайги. А они, химеры, оттого сохнут, изменяют, что не получают нужного внимания. Ослабил, мол, ты вожжи, бывший вологодский конюх, потому и сбежала жена с другим. У побитого молью есть хоть дом и деньги, ослепившие Наталью, а ты до сих пор голый! Небось на шапку себе еще не заработал…
Обидными, глупыми показались Михаилу напоминания о вологодском конюхе и о шапке. Он даже отказался выступать, когда его попросили к трибуне. Сбил Иван с толку…
Уходил с совещания сутулый и раздерганный, никого не замечал. Улетучились блажь и желание свидеться сегодня с татарочкой.
Но, как нарочно, встретилась она ему возле хлебного магазина. Зубы стиснул от ее цепляющейся стыдливой улыбки и поспешно удалился, лавируя по утоптанным стежкам…
Сидя у себя в нетопленом жилище, Михаил крепко задумался, представляя, как брат возносится над ним и посмеивается… Что же она наделала, подлая Наташка? Словно бы наказание за Розку. А при чем тут Розка, если жена еще раньше связалась с другим?..
С неделю Михаил не подходил к татарочке. И в лесу старался реже попадаться ей на глаза. Роза опухла вся от слез, стала его бояться.
Но как-то, возвращаясь к себе, он завернул к ней. Едва переступил порог темного коридора, как сразу же наткнулся на кинувшуюся к нему жалкую и худую Розу… И точно схлынуло с него недоброе, копившееся тяжелым грузом от презрения к Наталье и брату. Роза облегчила его страдания, молчком перетерпев обидные ласки…
